-  Нет, - поморщился Вадим, - я что-то… двух слов не вяжу.  Мы расстались еще до этого, еще перед отъездом.  Я сказал ей, что выбираю свою семью, а с ней…

-  Ты выбира-ал. Между румяной булочкой и черствым сухариком?  И что не сложилось? Сказала не так или сделала? – горели у меня щеки.

-  Я не спал с этой женщиной. Клянусь самым дорогим, что только есть у меня! – сжал он мои руки и я выдернула их, с силой вытерла о халат. Раз и второй… он молча смотрел на это.

-  А что тогда? – хрипела, чувствуя себя почти в обмороке: - Исключительно поцелуи или старый добрый петтинг?

-  Подробностей не будет, Ксень, - отрезал он, -  но я не изменил тебе.

-  Да к черту! – всхлипнула я, - уже все равно… ты на это время забыл про меня, меня будто не существовало! И дома почти не бывал.

-  На работе завал, ты же знаешь о продаже, - тянул он ко мне руки.  «… это видно - когда руки тянутся, он ласкал их…»

-  Ты же уничтожил меня, размазал! Ты… - задохнулась я словами и не знаю, чем еще: - Подробностей не будет?  Ну… тогда их не будет.  Да - не будет.  Не подходи ко мне сейчас, не касайся, не трогай.  Я думаю - не мешай мне думать.  И иди, наконец, переоденься и вымойся с дороги.  Сколько можно?  Бесит.  И я сплю в детской.  Хотя какая разница, да?  Я и в нашей постели тебе не сильно мешала.

-  Это была ошибка. Я ошибся, увлекся!  Ксюша, послушай меня – она мизинца твоего не стоит!  Это было наваждение, бред какой-то, - встал Вадим и пошел ко мне вокруг стола.

-  Не лезь ко мне.  Не вздумай, - шипела я.

-  Никого не было… эти полтора месяца.  С тех пор, как мы с тобой… я так соскучился, - вздернул он меня со стула и рывком прижал к себе.  Стал целовать волосы, затылок… потому что я отворачивалась, вырывалась.

-  Только тебя… одну люблю, - бормотал он мне в ухо, целуя и его тоже, проводя там языком, всасывая мочку…

 - Больше никому не говорил… никто другой… мне не нужен – я понял.  Это просто ошибка – первый и единственный раз так - не устоял… черт! – пробормотал он, настороженно замирая.

-  Не устоял?  Трудно было? – взвилась я, оттолкнула – взялись откуда-то силы. Сползла опять на стул, отвернулась:

 - Не подходи, не лезь ко мне. Ты мне зачем теперь… сейчас?  Поздно уже, понял?!

-  Прости, - легко гладил он меня по плечам, - прости меня. Я понимаю – тебе противно…

   Я засмеялась в салфетку, вытирая нос и глотая слезы.  Противно?  Значит, все-таки есть причины для «противно».  И у меня они есть, и, кажется, должно быть легче от этого.  Почему же не становится?

-  В голове мутится от страха, - бормотал он, - очень боюсь потерять вас, Ксюш. Я не вру, не спал с ней.

-  А уже все равно, - тяжело поднялась я со стула. Все равно не было – страшно до колик в сердце, тошно от себя и от него, гадостно!

-  Прошу тебя – попробуй… подумай, может ты сможешь? Я прошу у тебя прощения, - медленно опустился он на колени, - что еще мне сделать, скажи, пожалуйста? Что может спасти нас – нас троих, Ксень?  Я люблю Янку, тебя люблю.  Прости меня, идиота, - обхватил он мои колени, прислонившись головой.  Втянул воздух сквозь сцепленные зубы, плечи дрогнули…  Я опять заплакала, только тихо.

-  К маме… съезжу с Яной.  Мама звала в гости, - села я, перестав его отпихивать.  Руки нечаянно потянулись… провела по его волосам.  Ничего не видела – будто в соленом тумане все.

   Он шевельнулся, поднял голову: - Ты не будешь просить развод?

-  Не могу думать рядом с тобой, не получается. Убить хочется, - давилась я слезами.

-  Убивай. Только не плачь.  Когда ты хочешь ехать, сразу?  Лучше не надо, Ксюш.  Нам нельзя сейчас разбегаться, даже на время.  Пошли, - вдруг потянул он меня за руку, будто на что-то решившись.