Но нам почему-то Рэбай был очень интересен и внушал симпатию. По крайней мере он был человеком необычным, может быть странным и даже очень странным. И, может быть, (мы это тоже чувствовали) опасным, но любопытство все-таки побороло осторожность. Поэтому вскоре после встречи с Рэбаем в Куфу, вопреки всему тому, что говорила нам Лори, мой друг позвонил ему, они встретились у нашего подъезда. Вместо того, чтобы продать траву, Рэбай настоятельно позвал его ехать вместе в Бруклин и мой друг с удовольствием согласился. Он сел к нему в машину (старый зеленый лэндровер), и они помчались по Ист-Виллиджу под музыку Боба Марли, переехали по мосту на другой берег Ист-Ривер, проехали через Вильямсбург, через еврейский район, где все прохожие в шляпах и с пейсами, припарковались около старого браунстоуна, поднялись на последний этаж, вошли в прокуренную квартиру, прошли по узкому длинному коридору и оказались в небольшой квадратной ярко освещенной комнате, наполненной растаманами. Они сидели вдоль стен, а в середине несколько играли в карты за столом. Это место называлось Club House.
Рэбай знал там всех очень хорошо, и они его тоже. На моего друга (он был единственным белым из всех) большинство смотрело враждебно, и один даже громко спросил Рэбая:
– Зачем ты привел его сюда?
Дружелюбно к моему другу отнесся всего один человек – он выглядел самым старшим среди них, его борода была белоснежной, а дреды убраны под белую шапку. Он угостил моего друга травой и смотрел на него весь вечер с одобрением. Рэбай же травил истории, смеялся над Лори и называл ее законченной наркоманкой, хвастался, задирал присутствующих и вертел моему другу один косяк за другим.
Уже начиналось утро, когда он высадил его у нашего подъезда, на перекрестке девятой и А. Я знаю, именно в ту ночь Рэбай решил вмешаться в нашу жизнь.
А тем временем в Ист-Виллидж неожиданно, потому что очень рано, пришла весна. В начале марта было уже так тепло, что люди ходили в майках, а еще через неделю даже ночи перестали быть холодными, все вокруг оживало и двигалось прямо на глазах, повсюду зацвели разноцветные тюльпаны, деревья покрылись белыми и розовыми цветами, а Томпкинс становился гуще и зеленее с каждым утром, и птицы пели все громче, а солнце вставало все раньше, повсюду появились девушки в белых платьях и шляпах с широкими полями, работники ресторанов вытащили столики outside, экономика возрождалась прямо на глазах, множество нищих блуждали и попрошайничали, а по ночам трафик на улице был в три раза больше, чем днем, из окна мы часто наблюдали драки (которые никогда так и не доходили до кровопролития), крики, музыка, сирены не затихали всю ночь, и только когда пьяные и обгашенные люди в собственной блевотине засыпали там, где падали, наступала тишина, которая тому, кто никогда не жил на Манхэттене, показалась бы жутким шумом. Я очень полюбила этот вечный шум за окном, и мне даже стало казаться: если выключить его, то я не смогу заснуть.
Теперь мы ходили гулять каждый день: в Сохо, Чайнатаун, Литл Итали, на West Side, в Вашингтон Сквер Парк, в Центральный Парк, который уже хорошо изучили, покатались на бесплатном пароходе по заливу, ранним утром сходили на Бруклинский мост. С приходом весны к нам пришли и очередные подарочные деньги, кроме того, мой друг теперь периодически играл в покер онлайн и часто выигрывал. Все наше время принадлежало нам и мы целыми днями делали, что хотели. Мы купили баскетбольный мяч и стали по утрам ходить на спортивную площадку в парк. Иногда мы накуривались, лежа на крыше, откуда открывался прекрасный вид на Томпкинс и всю округу, виднелись шпили нескольких церквей, а так же туманные силуэты небоскребов на северо-западе. Лори показала мне лучшие винтажные магазины в округе. Многие в Виллидже стали нас узнавать, и называли они нас Russians, и нам это очень льстило: как будто мы единственные русские в нэйбохуде.