В тот период тюрьмы были переполнены. Уголовников держали порой вместе с политическими, чтобы вина о внезапной гибели последних не легла на власть. Уголовников же науськивали на политических, особенно на священников, чтобы возникали ссоры. Отец Георгий эту политику сразу понял – и понял, как ей противостоять. Бог научил его устраивать «подкупы любви», да так, что равных ему в таком деле не было. Например, ходит уголовник перед ним и ругает его на чем свет стоит, матом.

– Как зовут тебя? – спрашивает отец Георгий.

– А тебе зачем, такой-сякой?

– А у меня табачок есть. Мне он без надобности, а тебе дам, если матом ругаться не будешь.

Табака для заключенных у большевиков было немного. А что такое табак в тюрьме – не объяснить. Как деньги на воле.

– Ну, где твой табак…

Идет другой. Чешется, весь в ранках. Видно – вшей кормит, совсем заели. И тоже матом.

Отец Георгий на мат – ласковое слово:

– Иди сюда, ранки вазелиновым маслом смажу. И вот табачок у меня…

Приговор действительно рассеялся как дым. Расстрел заменили пятью годами заключения. Отбывал их отец Георгий в Бутырской и Таганской тюрьмах. Вот что вспоминает духовный сын: «Небольшая чистая камера в Таганской тюрьме. Посреди нее стоит иеромонах, исполняющий должность санитара. Вереница больных проходит через комнату. Большинство страдает экземой, язвами на ногах… Отец Георгий, как милосердный самарянин, обмывает гнойные раны. Каждого старается утешить бодрым словом, шуткой-прибауткой. „Не тужи, золотце мое, все будем свободны“, „веруй всегда в милость Божию“, – часто говорил он заключенным». Один горемыка хотел покончить с собой и совсем было собрался. А отец Георгий поговорил с ним, и тот намерение отложил. А через два дня пришел приказ о его освобождении!

– Вообще-то все они хорошие люди, но они загрубели и отошли от Бога, – говорил отец Георгий о заключенных.

После тюремного заключения отцу Георгию разрешили занять келью при Даниловом монастыре. Благословение на старчество ему дал владыка Кирилл (Смирнов) – в Таганской тюрьме. К отцу Георгию шли самые разные люди и с самыми разными вопросами. Можно ли служить в Красной армии верующему человеку? Можно, отвечал отец Георгий. Потому что Красная армия защищает родину, а для христианина защищать родину – долг, и смерть за родину – смерть праведника. Можно ли есть пищу, о которой не знаешь, достаточно постная ли она? «Буквоедство, – отвечал старец, – ну кто может пищу оскоромить?» Спрашивали, не вредно ли человеку, когда с ним обходятся мягко. «Жизнь наша не в том, чтобы играть милыми игрушками, а в том, чтобы как можно больше света и теплоты давать окружающим людям. А свет и теплота – это любовь к Богу и ближним, – отвечал старец и прибавлял: – Ласка от ангела, а грубость от духа злобы. Потерпи. После бури – тишина, после скорби – радость. Не будь обидчивой, а то станешь как болячка, до которой нельзя дотронуться».

Так прошло несколько лет. Старец принимал людей, служил, причащал. Никифорушка не забывал своего друга и как-то раз возник в Даниловом, к великой радости старца.

Однажды отец Георгий увидел сон. Сон этот он видел не впервые, но в этот раз отчего-то особенно ясно – так, что тот запомнился. Он в дороге. Незнакомая местность. Куда-то путешествует. А по обе стороны дороги стоят стога сена. Проснувшись, понял, что скоро арестуют. Предупредил духовных детей. Никифорушка и тут показал свою верность и любовь к другу. В поэтической сначала форме: «Не в убранстве, не в приборе, все разбросано кругом… Поминай как звали. Там трава большая, сенокосу много… Скука-мука… Березки качаются». Что ж за березки-то такие, Никифорушка? А тот глаза закрыл и снова поет: «Там березки качаются».