– Лиза от меня уехала, – неожиданно для самого себя сказал Финистов. Ему хотелось всхлипнуть. Наклонив голову, он выставлял пакеты на стол.

– Куда? – удивилась мать, приподнявшись на локте.

– Совсем уехала, – ответил он, посмотрев ей в глаза. Глаза у матери за время болезни совсем выцвели и стали голубыми, как простокваша. – Бросила она меня, – равнодушно добавил он. – Я один теперь живу – вот и все.

– Да как же так, Костюша! – ахнула она, ласково и жалостно рассматривая его сухое, скуластое, с близко посаженными глазами лицо. – Нехорошо одному-то!..

– Хорошо, нехорошо, – отмахнулся он. – Какая разница… Уехала – вот и все. Не любила она меня. Что я могу сделать?

– Злыдни, злыдни! – горячо прошептала мать, не сводя с него глаз. – И мать-то у нее такая была! Бывало, скажешь: Наталья Михайловна, а как ваше здоровье-то? А она – фырк! Хорошо, мол! Злыдни! Да ты не убивайся так, Костенька, – сказала она почти плача. – Ты себе лучше найдешь! Еще лучше! Разве мало женщин кругом? Ты ведь видный такой мужчина, добрый… У тебя образование!

Он молчал, глядя в окно. Что вообще можно сделать, если сделать ничего нельзя?

– Ладно, пойду я, – сказал он, комкая авоську.

– Может быть, ко мне переедешь? – спросила мать и закашлялась.

Финистов терпеливо ждал – сейчас она бы не услышала его ответа.

– Нет, – сказал он, когда приступ утих. – Я люблю один жить.

– Ой, а я вот не люблю, – сказала она, слабо улыбаясь. – Вот и не знаю уже… Может, к кому-нибудь из вас-то и пойду. К тебе или к Верке, что ли.

– Лучше к Верке, – сказал Финистов после короткого раздумья. – У нее там магазины хорошие. И рынок недалеко.

– Что мне магазины! – Она махнула рукой. – Тяжело мне одной, Костюша! Забрали бы вы меня! Или уж хоть бы в дом престарелых какой устроили.

– В дом престарелых? – задумчиво переспросил он. – Ну, как тебе лучше, так и сделаем. Хочешь к Верке – давай к Верке. Хочешь в дом престарелых – давай туда попробуем… Тебе как лучше-то?

– Не знаю, – шепнула мать, закрывая глаза. – Прямо не знаю.

– В общем, пойду я. Деньги-то где, мам?

– Ох, правда, деньги! – слабо всполошилась она. – Вон на столе возьми! Чуть не забыла.

Финистов смел в ладонь монеты.

– Тебе пенсию-то носят? – спросил он от двери, суя ногу в ботинок.

– Давно уже не было, – прошелестела мать. – Задерживают все… Вот жду.

– А-а-а, – протянул он, внимательно рассматривая в зеркале собственное отражение. – Ладно, пока.

Пройдя два квартала, Финистов остановился на углу и задрал голову. Дождь моросил, но было тепло. Последние несколько лет его мучил вопрос: каким было начало? кто запустил механизм? кто пригнал друг к другу его подвижные части?

В сущности, это был вопрос побочный, не практический. Главным было другое: познать закон, понять и постигнуть его численно и обладать полным знанием обо всем.

Он помедлил, глядя в сторону киоска и размышляя, не выпить ли кружку пива. Кто-то махнул ему, и Финистов сощурился, вглядываясь. Неужели Костровский?

– Не узнаешь, старый черт! – Костровский располнел, раздался, морда стала красная. – Давай, давай! – Он крепко взял Финистова за рукав и потянул. – Не раздумывай! Тебе пару, что ли?

– Да у меня и денег нет, – сказал Финистов, смеясь и пожимая ему руку. – Честно!

– Вот удивил! – Костровский захохотал и хлопнул его по плечу. – Вот уж удивил! Ты бы меня удивил, если бы сказал: Серега, я тебя сейчас пивом напою! Вот бы удивил! Когда у тебя деньги-то были? Пару, спрашиваю?

– Давай пару, – согласился он. – С деньгами – это да… А что я могу сделать? Это же не от меня зависит… куда деваться?