О том, почему личность Распутина приковала к себе внимание высших полицейских и административных чинов, догадаться несложно: коль скоро о царском фаворите начинают циркулировать компрометирующие слухи, это требует экстренных мер дознания и локализации «очага информационного возбуждения».

Но вот зачем ультрамонархически настроенным аристократам и церковникам вдруг понадобилось цепляться за непроверенную фактуру, публично ставя под сомнение нравственно-духовную разборчивость «православного государя», а значит, и его авторитет?

Можно предположить, что скромного, тихого, молчаливого, ходившего всегда с опущенными глазами, избегавшего даже вида женщин, застенчивого, как девушка^>82, архиепископа Феофана и впрямь могли до такой степени возмутить эротические художества Распутина, о которых он то и дело узнавал на исповедях различных поклонниц «старца», что соображения политического характера отступили на второй план. Феофан неоднократно ставил Распутина «пред иконами и брал с него клятву никоим образом не прикасаться к женскому полу»^>83, тот божился, но вотще: бросить своего «врачебного искусства» не мог, да и не хотел. Однако о том, что за Распутиным числятся многочисленные грехи, Феофан и прочие покровители «старца» из числа крайне правых церковников, как уже говорилось, знали еще в 1904–1905 годах. Почему же они «прозрели» так поздно?

Думается, решающим фактором в изменении отношения крайне правых к Распутину явилось то, что, оказавшись не просто одной из самых влиятельных придворных фигур, но главным «сермяжно-черносошным» царским экспертом по общеполитическим вопросам, Григорий Распутин до известной степени занял ту нишу, на которую традиционно претендовали сами черносотенцы. Использовать же Распутина для проведения в придворную жизнь некой линии, навязанной ему извне, было невозможно^>84. Одобрявший было на первых порах деятельность Союза русского народа Распутин довольно быстро «деполитизировался» и, когда его спрашивали о лидерах черносотенных союзов, неизменно повторял: «Не люблю я их… Худо они делают… Худо это – кровь…»^>85

В 1908 году ярый антираспутинец, дворцовый комендант В. А. Дедюлин сообщил начальнику Петербургского охранного отделения генералу А. В. Герасимову о том, что «у Вырубовой появился мужик, по всей вероятности переодетый революционер». «Так как государыня часто бывает у Вырубовой и привозит государя, – рассказывал Герасимов в 1917 году членам Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, – то я просил обратить внимание на этого мужика. Тогда этого мужика взяли под наблюдение. Он оказался Распутиным. Когда я дал телеграмму по местожительству, то дали сведения, что это первостепенный негодяй. Я об этом доложил, кажется, П. А. Столыпину. Он попросил больше об этом никому не докладывать – ни товарищу министра, ни директору. Он сказал: „Я буду говорить с государем…“ В конце концов он с государем говорил. Государь сначала отказался, а потом… сознался, что раз видел Распутина… Решено было его арестовать. И сказали, что вышлют в Восточную Сибирь за порочное поведение. Но он, Распутин, заметил наблюдение и бежал и не являлся. А когда я ушел (в октябре 1909 года. – А. К., Д. К.), он появился»^>86.

Разумеется, столичная охранка довольно быстро установила вздорность подозрений в том, что Распутин – тайный агент революции. Однако премьер-министр России и глава МВД П. А. Столыпин, понимая, какую угрозу для авторитета царской власти несет в себе общение монаршей семьи с человеком столь сомнительной репутации, решил держать ситуацию с Распутиным под постоянным контролем. Столыпин поручил в 1909 году товарищу министра внутренних дел и командиру корпуса жандармов генералу П. Г. Курлову установить за Распутиным постоянное наблюдение. Вскоре, в 1910 году, однако, по распоряжению Николая слежка за Распутиным была прекращена, затем, в 1912 году, возобновлена на несколько месяцев под видом «охраны» и вновь установлена после покушения на Распутина в 1914 году.