Среди остальных упоминаемых Илиодором случаев «последнего способа» (как он обозначил телесное совокупление) наиболее серьезно документированными являются три.

Елена Тимофеева, выпускница духовного училища, бывшая одно время ученицей «отца Григория», вдруг решила исповедоваться епископу Феофану, после чего приняла участие в шумной кампании, направленной против Распутина, обвинив его в многолетнем принуждении ее к телесному сожительству. Однако явная близость «жертвы» к антираспутинским силам, группировавшимся вокруг оттесненного Григорием от двора блаженного Мити Козельского, а также заведомо нелепые заявления Тимофеевой о стремлении Распутина подослать к ней наемных убийц уже тогда заставляли многих усомниться в искренности ее «показаний».

Очень красивая тридцатипятилетняя сенаторская дочь Мария Вишнякова, няня цесаревича, первоначально собиралась при помощи «отца Григория» избавиться от мучивших ее половых вожделений. Но в один прекрасный день вдруг решила, что «старец» лишил ее девственности во время сна и поспешила рассказать об этом на исповеди все тому же Феофану. В 1917 году на допросе в Чрезвычайной комиссии Вишнякова уточнила: «Ночью Распутин явился ко мне, стал меня целовать и, доведя до истерики, лишил меня девственности»^>154.

Как справедливо отмечает Э. Радзинский, есть серьезные основания сомневаться в истинности слов Вишняковой, которая якобы вела многолетний целомудренный образ жизни и вскоре после лишения ее девственности была вдруг обнаружена в постели вместе с казаком императорской гвардии. Во-первых, под «истерикой» Вишнякова могла понимать все что угодно: от состояния стресса до бредовых либо оргастических переживаний. Но от разъяснения подробностей своего состояния, благодаря которым только и можно проверить правдивость показаний, она категорически уклонилась. Во-вторых, первоначальная версия Вишняковой выглядит откровенно фантастичной, учитывая, что лишить кого-либо девственности во время физиологического сна практически невозможно, – следовательно, весь рассказ «Мери» можно расценить как не вполне соответствующий действительности. Наконец, в-третьих, Мария Вишнякова была признана психически больной, что также заставляет относиться к ее «признаниям» предельно осторожно. Все эти соображения, впрочем, не помешали Илиодору однозначно записать «Мерю» в разряд «жертв плотского совокупления».

Сам Распутин, однако, решительно настаивал на ложности показаний Вишняковой: «Тут разные няньки врут… Выдумывают, и их слушают»^>155.

Вдова офицера, на одну ногу хроменькая, однако «в высшей степени красивенькая и нежная дамочка»^>156, Хиония Матвеевна Берландская (или Берладская) оказалась среди поклонниц Григория Распутина вследствие депрессии, явившейся реакцией на самоубийство мужа. После знакомства с Распутиным депрессивные переживания довольно быстро исчезли: «Меня ласкал он, говорил, что грехов на мне нет… и так постепенно у меня созрело убеждение полного спасения… что… с ним я в раю… Мои родные, видя во мне перемену от смерти к жизни… решили пустить меня с моим сыном в Покровское… Вечером, когда все легли [спать]… он слез со своего места и лег со мной рядом, начиная сильно ласкать, целовать и говорить самые влюбленные слова и спрашивать: „Пойдешь за меня замуж?“ Я отвечала: „Если это надо“. Я была вся в его власти, верила в спасение души только через него, в чем бы это ни выразилось. На все это: поцелуи, слова, страстные взгляды, – на все я смотрела как на испытание чистоты моей любви к нему… Я была тверда (то есть уверена. –