Не говоря ни слова и только с жалостью оглянувшись через плечо на недосмотренную, недовольно крякнувшую от кутерьмы утку, Елена галопом вынеслась из парка, и не сбавляла темп, пока не хлопнулась отдышаться на ступеньку к хоть и рыжей, но надежной Театинэр, тут же злобно вспомнив анекдот:

– Здравствуйте, я Семен Израилевич Чингачгук!

Расстроилась, и вернулась опять на Марципанэн-платц, борясь с судорогой омерзения.

На углу с Кауфингэр штрассэ камерный оркестр плавно играл канон приторного Пахэльбеля, под звуки которого пухлявые мальчики, безжалостно приканчивавшие в центре площади драконов, приобретали особый, драматически диссонансный смысл.

Елена дошла по ниточке звука, наклонилась, звонко кладя монетку в уже наполовину полный мелочью раскрытый футляр от скрипки, и в ту же секунду обнаружила себя жадно схваченной в охапку Кудрявицким:

– К-как ха-ха-харошо, что я теббя встретил! Пойдем скорей со мной в К-к-кайфхоф! Там па-патрясающая распродажа! Я специально с уроков свалил!

– Что за Кайфхоф?

– Да не кайф, а Ка, ка, кауф-хоф – вот, прям здесь же у тебя под носом! Ты что не ви-ви-дишь? – возбужденно ораторствовал Кудрявицкий, сдирая согнутым указательным пальцем коросту с вечной лихорадки над верхней губой.

Подняв глаза, Елена прочитала коряво озвученное название.

И заодно приметила отвратительно нырявшие и выныривавшие под ним, в универмажное жерло – и вон из него, стада́.

– Нее, Матвей, ты что, сбрендил?! Ты посмотри на всех этих людей! Я туда не ходок.

– Ну, п-п-пайдйом, п-пажалста, я тебя прошу! Ты мне должна посоветовать, как девушка, что ку-ку-пить! Мммменя мммама просила!

Почувствовав себя в за-за-падне, Елена отважилась, шагнула внутрь, и, поставив себя как украшение на движущуюся гирлянду, начала продвигаться на эскалаторе в верхние этажи, проезжая одну за другой, по очереди, идиотические жизнерадостные надписи: «Мир Носков!», «Мир Галантереи!», «Мир Ботинок!».

– Чёй-то у тя там? Покажь! – заметил Кудрявицкий у нее в руке пакет с альбомом. И тут же, как только она этот гигантский альбом вытащила, углядел на обложке крошечную, прямоугольную, с округленными углами белую бирочку с ценой, раззаикался: – Ну ты, м-м-мать, са-са-савсем т-т-таво! Т-т-такие деньги на фа-фа-фотографии прос… прос… просадить!

Докатились до «Мира Неглиже» в бельэтаже, и вляпались в бесконечные дюны бюстгальтеров и зыбучие пески пластиковых корыт, в которых с кабаньим остервенением рылись профессионалы-добытчики, выбрасывая на пол копытами скелеты убитых вешалок, нецензурно уцененные трусы, комбинации, майки и прочий разноцветный мусор белья – а при приближении на вытянутую руку – обрыгивали чистейшим русским матом.

– П-п-посольские раб-б-ботнички, неб-б-бось! Или жены ш-ш-ш-п…п…п… – шепотом пробарабанил Кудрявицкий Елене в ушную перепонку страшную догадку.

И тут же приметил в давке чрезвычайно беременную, богато одетую соотечественницу, одной рукой придерживающую живот, а второй бойко работающую, как саперной лопаткой, разгоняя демонстрацию наглых конкурентов на пути к пластиковому судну с уценёнкой:

– Ты смотри! И эта… б… туда же! – язвительно проскандировал Кудрявицкий, причем часть букв в его фразах явно застревала от предыдущих заиканий. И тут же замялся в нерешительности: – М-м-мне б-б-бы ч-чё-нить для мужчин…

– Как?! – разозлилась на него Елена. – Ты же мне сказал тебя «мама просила»?

– Т-т-т-ак мамама мммменя п-п-просила для м-м-м-меня ссссамого чё-нить купить! – оправдывался он.

Елена подозвала продавщицу и спросила: «Что-нибудь для мужчин?»