– Ого, кто-то в тебя верит!

Мои губы дрожат, зубы стучат друг об друга. Я, чёрт возьми, начинаю улыбаться.

– Приятно, капец.

Майк бьёт ладонью по багажнику, и из его рта вырывается звук, похожий на карканье. Через мгновение его трясёт от смеха. Мне не сдержаться, потому что никак. Я выплёскиваю напряжение в раскатах смеха.

И это свобода.

Скорость – не единственное, что может умиротворять. Шалость, смеющийся как дурак человек, момент в жизни, что запомнится навсегда – всё это тоже способно подарить крылья. Не такие лёгкие, как при вождении, но ведь тоже крылья. И тоже помогают взлететь, не покидая тела.

– Ты, получается, самовлюблённый?

– А по мне не видно?

Сколько длиться смех? До десяти минут или дольше? Мы ржём с Майком безостановочно, буйно. Сгибаемся со смеху, воем от боли в прессе, стучим по машине руками.

Облегчение – вот что я чувствую.

– Ну что, теперь за руль? Или уже передумал, чемпион?

Вот Майк опять смешит, и смех с новой силой вырывается из горла. Я смеюсь за все года без улыбок. Смеюсь за всех и каждого. Я излечиваю свои колотые, от чрезмерной опеки родителей, раны.

Майк помогает мне в этом.

– Отдышимся. Давай вдох-выдох.

Вдох-выдох. И по новой. Вдох-выдох.

Майк снимает через голову худи, остужая на вечернем ветру тело. На косой мышце живота тату в виде ворона, смотрящего вверх. Клюв птицы направлен к пупку, в когтях она держит своё же перо.

Мой смех тут же затихает. Я не осмелюсь раздеться. Я дрыщ.

– Что означает твоё тату?

Он смотрит на чёрные полосы рисунка, переставая улыбаться. И проводит пальцем по коже.

– Вороны – заботливые птицы по отношению к сородичам, но злопамятны к обидчикам. Они умны и умеют развлекаться. А самое интересное, что они скорбят по погибшим товарищам. Я похож на ворона.

Я собирался услышать, что-то вроде: «Мне просто понравился этот эскиз», «А чё нет-то?», но Майк оказывается разносторонним человеком. Не идиот, как я себе представлял. Он с глубоким внутренним миром, но окунуться в него пускает не всех.

– Ого…

– Я протрезвел, – информирует Майк, оставляя тату в покое.

Внутри меня незнакомые колики. Губы приняли привычное выражение: уголки опущены, а глаза полны недоверия и скуки.

Я вернул свою личину.

– Мне не поверят, что ты смеялся. Мне-то пофиг, я не замечал угрюмый ты или весельчак, но многих потрясла твоя улыбка.

Майк садится на пассажирское сиденье, а я за руль.

– Откуда у людей такая потребность? Видеть чью-то улыбку?

Завожу машину без подсказок.

– Не пьющего хочется напоить. Не смеющегося – рассмешить.

– Не могу понять их чувств.

– Меня цитируешь?

– Ага.

– Ты жесть странный, – Майк покачивает головой улыбаясь.

– Поехали?

– Если не будешь слушаться, я буду бить тебя щелбаны. Если опять захочешь угробить – побью!

– Я буду правильным мальчиком.

– Ты уже правильный. Но я уже сомневаюсь, точно ли это.

Я учился без помощи Майка переключать передачи и ни разу не превысил скорость. Обучение идёт неплохо, но трогаться без рывка не удавалось. Кроме того, я пока не чувствую габариты тачки.

Ну хоть Майк ушёл умиротворённым и машину в ярости не бил.

Я открываю дверь в квартиру, и вижу, что везде включён свет, а около моих тапок чужая обувь.

Сейчас будет скандал. Я вернулся к одиннадцати вечера, ещё и без костюма.

Прежде чем вернуться домой, я достал новый телефон из коробки, вставил сим-карту и спрятал смартфон за пояс джинсов.

Из моей комнаты вальяжно выходит женщина. У неё уставшие глаза, румяные щёки, и обветренные губы. Густая коса перекинута через плечо. Я где-то видел её, но это неважно, вопрос в другом – что она делала в моей комнате? Уверен, что в этом замешены родители.