– Э-эх, – вздохнул он. – Уж больно я нынче насчет денег-то сшибся! Казенный тесак потерял. Не куплю – беда! Засудят, а то так и на Белое море ушлют.

Горничная не обратила на это никакого внимания, захлопнула сундук и, взяв меня – бутылку, отправилась в кабак за водкой. Кабатчик, как водится, начал любезничать с ней и три раза щипнул ее.

– Да полноте вам шутки-то шутить! Давайте на гривенник, – жеманилась она.

У стойки стоял пьяный мастеровой. Около него помещалась жена его и упрашивала его идти домой.

– И с чего ты это загулял сегодня, Петрович, – говорила она. – Если бы праздник был, али узенькое воскресенье, али бы так с похмелья, а ведь ни того, ни другого, ни третьего.

– Нет, врешь! Есть с чего загулять! – куражится пьяный.

– Вот у этого орла жена померла!

Он вынул из кармана пятиалтынный и кинул его на стойку.

Кабатчик между тем влил в меня на гривенник очищенной. Горничная схватила меня и бросилась бежать. Пьяный мастеровой свистнул ей вслед и кинул в нее объедком яблока.

Вскоре я стояла в кухне, на столе перед солдатом. Он только что отпил из меня пол чайной чашки, хмурил брови, крутил ус и мрачно говорил:

– Я так, к примеру, понимаю, что ежели солдату со стороны не дадут, то ему и взять негде. Хоть бы теперича этот казенный тесак… Утерянную вещь прежде всего пополнить надо или каптенармуса угостить.

Разговор, очевидно, клонился к выманиванию денег. Еще полчашечки очищенной, чувствительный рассказ о том, как он ходил под хивинца и как ему «прострелили всю грудь наскрозь» – и трехрублевая бумажка из сундука горничной перешла бы в карман солдата, но горничную спас хозяин-купец. Он только что пришел из лавки, вошел для чего-то в кухню, пристально посмотрел на солдата и крикнул:

– Катерина! Что это за музыка! Опять у тебя гости! Каждый день кто-нибудь да сидит! Ну, ты просила рыжего кума к себе принимать, тебе позволили, а этот кто?

– Этот, сударь, мой дяденька! Он только что из похода пришел, – отвечала горничная.

– Знаем мы этих дяденек-то! Вот что, почтенный кавалер, отправляйся-ка ты подобру-поздорову в твои казармы. Нечего тут сидеть…

– Мы с ней, господин купец, не токмо что одного уезда и одной волости, но даже к примеру…

– С Богом! С Богом! Не проедайся! Мы не задерживаем.

Солдат начал уходить.

– Вишь у вас самоварник-то какой лютый! Как ты живешь у эдакого?

– Отойду, беспременно отойду. Черт с ними! Измучили они меня совсем.

Солдат остановился в дверях.

– Нет, я все насчет тесака, – сказал он. – Беда, коли ежели… А и денег-то всего два рубля…

– Уходи, уходи, Митрофан Кирилыч, – провожала его горничная. – Рассердится сам, так за дворником пошлет.

Солдат вздохнул.

– Отдай уж хоть водку-то ты мне, я дома допью, – пробормотал он.

– Возьми и уходи подобру-поздорову.

И я была отдана солдату. Он спрятал меня в объемистый карман своей шинели и начал спускаться с лестницы; но лишь только что вышел на двор, достал меня снова и выпил все содержимое; а меня, пустую бутылку, принес в казармы и поставил к себе под койку.

Здесь простояла я несколько суток, но в один прекрасный день услыхала женский голос:

– Скажите, пожалуйста, голубчики: кто из вас здесь Митрофан Кирилыч, что от винного запойства лечит?

– Я! – отвечал мой новый знакомый.

– И помогаешь?

– Лучше Рукина и Истомина. Я одного капитана от смерти спас. На него уж и черти, и мыши, и змеи ползли, а теперь и глядеть на водку не может, даже дрожь пронимает.

– Голубчик, вылечи… Вот, видишь ли, муж у меня… маляр его один по злобе испортил. Как зачертит, ну просто догола пропьется. Водила я его и к Рукину. Дал он ему чего-то выпить. Ничего, выпил, но только что от него из подъезда вышел – сейчас в кабак… Будь отец родной, попользуй.