– Нет, – сказала я.

Она безропотно убрала отвергнутый наряд.

На столе появилось следующее и руки девушки вновь порхали над ним. Светло-розовые юбки из миллиона слоев тончайшей ткани, кант на коротких рукавах, белые цветы на подоле.

– Беру, – сказала я.

Цветы очень понравились – нежные, а главное, не напоминают ни о чем.

Следующее платье. Тоже отвергла. Девушка повернулась и показала на брючный костюм за ней. Брюки напомнили рабскую форму Лиама.

– Нет. Скажите, у вас есть такие же, других цветов? – я расправила отобранное платье. – Почему вы постоянно молчите?

– Она немая, Эми-Шад, – ответил за нее мой солдат. – Это безгласая рабыня.

– Что? – я обернулась. – Безгласая?

– Эми-Шад много провела времени на корабле, – пробормотал офицер. – Рабов, которым не нужен голос, во время войны его лишили. Вы не знаете. Она вам не ответит.

Я потрясенно уставилась перед собой, затем собрала несколько платьев и попросила офицера заплатить. При себе денег у меня не было. Напоминание о войне вернуло меня в чувство.

Говорили при ней, но девушка вежливо улыбалась, словно не слышала, о чем мы говорим. Слуха ее не лишали, я сама убедилась. Я не смогла смотреть ей в глаза.

На «Стремительном» казалось, что я живу в аду.

Ад был заключен в его корпусе, а за ним – счастье и свобода. Оказалось, это не так. Война затронула всех и навсегда изменила всех. Теперь нас обслуживают безгласые рабыни. Где же свобода, равенство, обещанные нам?

Может, и ею заплатила страна, позволила сделать из юной девушки немую и бесправную? Восемь лет на «Стремительном» я провела в яйце. И теперь «скорлупа» треснула, только мир открылся плохой.

– И много таких рабынь?

– Хватает, Эми-Шад, – вздохнул офицер, двигаясь вровень со мной по рядам. – Кто бы захотел работать здесь... Это делают рабы.

– И всех лишают голоса?

– Зачем он им? Требовать свободы?

Слова прозвучали жестоко. Мне казалось, они должны жалеть рабов, ведь Шад освободил меня… И офицер говорит сейчас с бывшей рабыней. Но на Григе такие же нравы, как и везде – жестокие нравы победителя. Проигравшие пусть льют слезы сами.

– Я хочу купить ту рабыню, – неожиданно сказала я. – Купить девушку из магазина. Можно?

Мы остановились. Я сложила руки замком и уперла григорианцу в грудь, словно молила. Мне не по рангу умолять офицера, но и к рангу своему я не привыкла.

Он взглянул на руки, затем в глаза.

– Эми-Шад, ваш муж сказал купить лишь одежду.

Я вздохнула и опустила глаза. Забыла, кто настоящий хозяин.

– Эми-Шад, – примиряюще сказал офицер. – Эта рабыня оценила бы ваше рвение, но иногда лучше оставить все как есть, чем вмешиваться, если вы не собираетесь дело довести до конца. Чем вы ей поможете?

– Я ее освобожу.

– И куда она пойдет? Что будет есть? Ей придется продавать себя, чтобы выжить, а так у нее есть кусок хлеба. Ваше сострадание голос ей не вернет, и семью тоже.

Я не часто прежде видела григорианцев. Только сейчас поняла, что мой офицер – уже пожилой мужчина. Он догадался, почему я прошу о рабыне. Глаза были не добрыми, но в них появилась суровость, с какой смотрят на сыновей и дочерей.

– Пусть она сама распорядится своей свободой, – ответила я. – Не решайте за нее.

– Вы еще слишком молоды, чтобы покупать рабов, – ответил офицер, хотя я по лицу видела, сначала он хотел сказать что-то другое.

На корабле Лиама я каждую минуту мечтала о том, что освобожусь. Если бы мне кто-то предложил – я бы не стала ждать. Ни разу я не думала о том, что буду есть и как доберусь до дома, я бы просто бежала со «Стремительного» в никуда, как тогда, в поле маковника, и радовалась, что могу бежать.