«А Александр Александрович не больно-то и похож на свои фотографии. Ретушируют их, что ли?» – подумала Раиса Адамовна.

Мужчина положил телефонную трубку на аппарат и несколько секунд рассматривал странную посетительницу: «Каких только людей сюда ни заносит. И эту, наверняка, привела нужда. Кто она? Вдова какого-нибудь критика или прозаика? Нет, наверное, все-таки поэта».

– Какое у вас ко мне дело? – посматривая на часы, спросил он с едва скрываемым беспокойством.

Раиса Адамовна все это время пыталась развязать мешочек, но пальцы словно одеревенели.

– Жить тяжело, Александр Александрович. Помогите как-нибудь.

Мужчина озадаченно посмотрел на нее:

– Всем тяжело – война. У нас писательский союз. Если вы тоже пишете, то поможем чем сможем. Вас как зовут?

– Раиса Адамовна Кудашева.

– Что-то не припомню такой писательницы, – откинулся на спинку стула Александр Александрович, доставая пачку папирос.

– Я писала. Стихи. Их печатали когда-то. Только очень давно, – спешно заговорила Раиса Адамовна и в отчаянии снова дернула за тесемку мешочка, но узел не поддавался, а пальцы по-прежнему не слушались.

Мужчина чиркнул спичкой и, заметив ее замешательство, и уже успокаивающе произнес:

– Да вы сами прочтите что-нибудь.

– Ну что ж, извольте.

Александр Александрович устроился поудобнее, выпустив дым через ноздри.

Облизав сухие губы и уставившись в пол, Кудашева начала:

– Гнутся ветки мохнатые

Вниз к головкам детей;

Блещут бусы богатые

Переливом огней;

Шар за шариком прячется,

А звезда за звездой,

Нити светлые катятся,

Словно дождь золотой…

По мере того как читала Раиса Адамовна, лицо Фадеева все более и более вытягивалось, и на нем читалось неподдельное изумление. Постепенно преодолев его, он тоже зашевелил губами, отложил папиросу, повторяя наизусть вместе с Кудашевой эти строки.

Поиграть, позабавиться,

Собрались детки тут.

И тебе, ель-красавица,

Свою песню поют.

Все звенит, разрастается,

Голосков детских хор,

И, сверкая, качается

Елки пышный убор.

В лесу родилась елочка, в лесу она росла,

Зимой и летом стройная, зеленая была!

Метель ей пела песенки: «Спи, елка… Баю-бай!»

Мороз снежком укутывал: «Смотри, не замерзай!»

Закончили они вместе, и оттаявший, просветлевший Фадеев почти закричал:

– Так… так это вы написали?! Я с детства помню эти стихи и всегда плакал над последними строками, когда елочку срубали «под самый корешок»! Где ж это было напечатано: в «Малютке» или «Солнышке»? Кажется, в «Малютке». А это, это ваше?

– У бабушки Забавушки

Собачка Бум жила,

Однажды Буму бабушка

Пирожных испекла,

– На, Бум, бери тарелочку,

Пойдем с тобой в буфет…

Глядят, а мышки съели все,

Пирожных больше нет! – с улыбкой продекламировал Фадеев.

– Да, – дрожащим голосом подтвердила женщина.

– Стойте, а это тоже ваше?

И Александр Александрович с выражением начал:

– День прошел. Бегут гурьбой

Наши школьники домой.

– Ах, как славно мы учились!

– Я две сказочки прочла!

– Я писала все в тетрадку!

– Я срисовывал лошадку!

Завтра мы пойдем опять,

Как бы только не проспать!

– Мое, мое, – взволнованно шептала Раиса Адамовна, а по лицу катились слезы– то ли счастья, то ли благодарности…

Фадеев встал, одернул гимнастерку и вышел из кабинета в коридор. Поэтесса видела через открытую дверь его ладную фигуру в дверном проеме.

– Максимов, да ты знаешь, кто это? Хотя тебе не понять, ты слишком молод! Примешь у Раисы Адамовны все бумаги, оформишь в Союз и про паек не забудь!

– Служите где-нибудь? – спросил он, уже обращаясь к Раисе Адамовне.

– Да, в библиотеке…

– Это хорошо. А далеко отсюда живете, товарищ Кудашева?