Едва О-Сэн вошла и поднялась в мезонин, как навстречу ей бондарь. Тут они, по обычаю, обменялись чарками в знак сговора на будущее, а потом бабка спустилась вниз и принялась за чай, да так, словно не могла от него оторваться, и все приговаривала: «Ну и хороша же вода в здешних местах!»

На этом сочли союз заключенным, и бондарь с дневной лодкой вернулся в Осаку. А бабка и О-Сэн возвратились в гостиницу и сразу объявили, что немедленно отправляются домой. Сколько ни удерживал их Кюсити, убеждая, что нужно хоть два-три дня походить по Киото, О-Сэн ему отвечала: «Нет! Нет! Каково будет, если хозяйка подумает, что я загуляла с мужчиной?» И они пустились в обратный путь.

Обратились было к Кюсити с просьбой взять их сверток с вещами. Однако Кюсити свертка не взял, заявив, что болят плечи; и где бы они дальше ни останавливались – перед Дайбуцу и богиней Инари или в Фудзиномори, – каждый рассчитывался уже сам за себя.

– Коль решила идти на богомолье, надо было мне сказать! Отправили бы тебя прямо до места в паланкине или с лошадью. Так нет, изволила убежать тайком! А на чьи деньги куплены все эти гостинцы? Таких вещей не делают, даже если с мужем идут! Нечего, нечего! Ты вернулась не одна. Стелите ложе – поздравляйте Кюсити и Сэн с прибытием! Ее-то дело женское, это Кюсити подбил дуру на грех!

Сильно разгневалась хозяйка. Никаких оправданий Кюсити не приняла; невиновный, он был заподозрен и лишился места. Не дождались даже пятого дня сентября, когда меняются работники. После этого он не один срок отслужил в Китахаме у торговца рисом по имени Бидзэн и взял себе в жены одну из тамошних потаскушек, звали ее Хатихасинотё. Теперь он содержит лавочку, где подают суси, в проезде Янагикодзи, а об О-Сэн забыл и думать.

Так изменчивы все люди.

Что до О-Сэн, то она продолжала благополучно свою службу, однако никак не могла забыть недолгую любовь бондаря в мезонине на улице Гиопмати. Чувства ее пришли в смятение, она уж дня от ночи не отличала, за собой не смотрела, не соблюдала даже того, что полагается всякой женщине. Неприглядным стал ее внешний вид, и чахла она день ото дня.

Как раз в это время петух ни с того ни с сего стал кукарекать к ночи; в большом котле сама собою завелась ржавчина и выпало дно; хорошо растертое мисо, что у людей не сходит со стола, имело теперь не тот вкус; в крышу кладовой ударила молния… одна за другой пошли неприятности.

Ничего противоестественного во всем этом не было, однако люди забеспокоились, и тут кто-то сказал, что все это насылает бондарь.

Дошло до хозяина, и он заявил: бондарю нужно отдать в жены О-Сэн.

Дело казалось непростым, ведь О-Сэн всегда твердила, что если и пойдет замуж, то уж во всяком случае не за ремесленника.

Позвали хитроумную бабку из переулка, попросили ее совета.

Но, по мнению бабки, на такую строптивость не следовало обращать внимания. Чем бы человек ни занимался, лишь бы умел зарабатывать на жизнь.

Словом, судили и рядили по-всякому, затем потолковали с бондарем и заключили брачное соглашение.

Не мешкая, справили О-Сэн платья, какие положены замужней женщине, вычернили ей зубы, выбрали заранее благоприятный день и вот снарядили ее: дали с собой некрашеный сундук, из второсортных, корзину, плетенную из бамбука, две накидки с хозяйкиных плеч, спальные принадлежности с футоном, москитную сетку с темно-красной каймой да старинное покрывало закрывать лицо при выходе на улицу. Всего вещей получилось счетом двадцать три штуки. Вручили О-Сэн еще две сотни серебряных монет и так ввели ее в дом бондаря.