– Ты довольна своей жизнью, Лора?

Вопрос Арнольда обескуражил меня. Это не укрылось от его внимания.

– Вполне, – ответила я с некоторым вызовом в голосе – защитная реакция.

– Тогда почему мой вопрос тебя испугал?

– Я его не ожидала, только и всего.

– Твой отец говорит, что тебя считают специалистом высочайшего класса в своей области.

– Отец преувеличивает. Как вам известно, я всего лишь включаю-выключаю сканирующее устройство в небольшой местной больнице. Великое достижение.

– Но это очень значимый квалифицированный труд. Видишь ли… а я говорю это как человек, который знает тебя с пеленок… меня всегда удивляло, что ты недооцениваешь себя. И может быть, это не мое дело, но я все же скажу, ведь ты еще молодая женщина, у тебя большие возможности…

– У меня двое детей-подростков, муж, ипотека, куча счетов. Так что мои возможности весьма и весьма ограниченны.

– Тебе виднее. Дело в том, что у каждого из нас гораздо больше возможностей, чем мы готовы признать. Вот, например, я: всегда хотел жить в Пари же, преподавать жутко трудную для понимания математику в пединституте, совершенствовать свой французский, закрутить роман с каким-нибудь чудесным французом, семье которого принадлежит один из замков Луары. Да, знаю, все это звучит слишком банально – красивые мечты математика-гея. А что вышло? Я сижу здесь, мне семьдесят лет, и все, что я себе позволил, – это одна неделя летом в Городе Света[12] с Эндрю (ему я не рассказывал про свою фантазию о французском любовнике). Разве я хоть раз провел там свой годовой академический отпуск или хотя бы трехмесячные летние каникулы? Отнюдь. И знаешь, что я думаю? Мне кажется, в глубине душе я все еще уверен, что не заслужил права жить в Париже. Ужасно, да? И Эндрю – я считал, что и его я не заслуживаю, когда мы познакомились, но, слава богу, он рассудил иначе – теперь настаивает, чтобы в следующем году, когда ему удастся взять отпуск, мы провели там полгода. Он уже подыскивает для нас квартиру. И я наконец-то тоже начал склоняться к этой мысли.

– Слава богу, – похвалила я, заметив, что тискаю на коленях салфетку.

– Да, но мне понадобилось пятьдесят лет взрослой жизни, чтобы наконец-то прийти к заключению, что я заслуживаю счастья. В связи с чем у меня напрашивается вопрос: когда ты начнешь думать, что заслуживаешь счастья?

– Я вполне счастлива, Арнольд.

– Ты напоминаешь мне своего отца. Он мог бы учиться в Гарварде, или Чикаго, или Стэнфорде, или любом другом престижном университете – он ведь во многом был лучше меня. И тебя, я знаю, приняли в Боуден, но ты выбрала Университет штата Мэн.

– Вы же знаете, почему я остановила свой выбор на нем. Там мне предложили полную стипендию. А здесь – только половину. Мне пришлось бы брать ссуду…

– Ссуду – в случае поступления на медицинский факультет – ты вернула бы через пять лет после получения диплома. Говоря это, я понимаю, что переступаю…

– Пожалуй, – согласилась я, думая: если бы вы знали, как часто за минувшие годы я корила себя за то свое юношеское неверное решение.

– Извини, – сказал Арнольд. – Я просто хочу, чтобы ты не повторяла моих ошибок…

– Боюсь, говорить об этом слишком поздно. Знаете, я все же предпочла бы сменить тему…

– Конечно-конечно.

Ужин мы доедали в напряженной атмосфере, беседа не клеилась, мы оба были настороже, омраченные неловким разговором, который только что произошел между нами. Потом мы сходили на концерт, но я не слышала ни ноты, поскольку все, что сказал мне Арнольд, крутилось у меня в голове. Тем более что он, к сожалению, был прав, прав во всем, и в том, что касалось денег, тоже. После концерта друг моего отца проводил меня до машины. Он был явно расстроен, шел опустив голову.