На юге Уискассета два-три унылых торговых пассажа, супермаркет и «Макдоналдс» – куда ж без него, – открывшийся примерно год назад. Дальше лес, постепенно подступающий к завоевывающей сушу воде, и мост, ведущий в Бат. Этот мост, перекинутый через широкое русло реки Кеннебек, не устает поражать меня своей эффектностью. Каждую неделю я, наверно, раза два езжу по нему туда-обратно (это более двух тысяч поездок в один конец за последнее десятилетие – интересно, задумывалась ли я раньше об этом огромном количестве?). Если ехать на юг, посмотрев влево, вы увидите судостроительный завод, один из подлинно индустриальных центров в штате, где в данный момент строятся как минимум два боевых корабля для ВМС США. Но верфь занимает лишь небольшой участок обширного побережья, которое в остальном сохраняет свой первозданный вид. Судостроительный завод в Бате – экономический оплот нашего региона, и мне импонирует сам факт, что в нашем уголке штата еще строят корабли. Но я люблю, проезжая по мосту, смотреть направо, на ширь реки Кеннебек, особенно в это время года, осенью, когда листва пестрит фантасмагорическими красками – всеми оттенками багрянца и золота.

Будь я картографом XV века, на моей карте земля была бы плоская, а крайней ее точкой стал бы Брансуик, поскольку я редко выбираюсь в более отдаленные места. Брансуик – университетский город. Там находится колледж имени Боудена. До недавнего времени в Брансуике размещалась авиабаза военно-морского флота. Когда-то на берегу реки находился целлюлозно-бумажный комбинат, но его давным-давно закрыли. Помнится, в детстве, проезжая через Брансуик, я всегда ощущала необычный едкий запах клея, которым, казалось, был пропитан город. Брансуик мы посещали два-три раза в год, поскольку в колледже имени Боудена преподавал математику друг детства отца, Арнольд Соул. Отец и Арнольд росли в небольшом городке, вместе посещали факультативные занятия по математике, где и подружились. Но отец пошел учиться в Университет штата Мэн, потом выбрал карьеру школьного учителя, а Соул добился стипендии в Массачусетском технологическом институте, по его окончании защитил докторскую в Гарварде. К двадцати восьми годам он уже получил должность профессора в колледже имени Боудена и писал жутко умные книги по теории бинарных чисел (его специализация), которые, по словам отца, были широко востребованы «в сообществе математиков-теоретиков». Арнольд оказался геем, в чем он признался моему отцу, когда они были гораздо моложе, а в ту пору такое признание могло навсегда испортить ему жизнь. Отец, со своей стороны, хранил секрет друга, и Арнольд поведал мне об этом много лет спустя, когда я собиралась вместе с Люси приехать в колледж на концерт камерной музыки. Но Люси слегла с гриппом и в последний момент отказалась ехать. И тогда я позвонила этому большому другу семьи и пригласила его на концерт. Было это пять лет назад. В начале девяностых Арнольд наконец-то перестал скрывать свою сексуальную ориентацию и открыто жил с проектировщиком по имени Эндрю, который был моложе его на двадцать лет. Арнольду в то время уже исполнилось семьдесят, он только что вышел на пенсию. Он печалился, что ему пришлось бросить преподавание, хотя без дела он не сидел: работал над гигантским проектом, рассчитанным на десять лет, – писал (как он мне сказал) доступную историю математической теории со времен Евклида. Арнольд мне всегда нравился, я видела в нем интересного, чуткого дядюшку, которого у меня никогда не было (зато были две придирчивые тетушки со стороны отца и матери). В тот майский вечер пять лет назад, когда мы беседовали с ним за ужином в итальянском ресторане на Мейн-стрит, перед тем как пойти на концерт гастролирующего пианиста из Нью-Йорка, исполнявшего в актовом зале колледжа возвышенную музыку Скарлатти, Равеля и Брамса, он прямо спросил меня: