– Достаньте сначала хотя бы один труп! – другие.

– Достать? Хороший вопрос, – опять одобрил Куроедов.

– Ломайте лодку пополам и тащите ребят!

– Не смейте! – плакала девушка за моей спиной. – Водяные пузыри… Живы они, живы…

– Кто принял решение, что люди мертвы?

– Вы командующему Северным флотом не верите? – неожиданно резко спросил Куроедов.

– Конечно, нет! Ответьте!

– Тогда я вам технически объясню. Когда открыли люк и ничего не увидели, опустили камеру, она тоже ничего не увидела. Вот осядет масло…

– Да масло не может осесть! Оно легче воды!

– Действительно. Значит, поднимется.

Было полное впечатление, что он просто издевается над людьми, которые сидели в этом зале. Но ведь этот человек, я уверен, оскорбился бы, если бы ему это сказали. Он пытался им объяснить, насколько все сложно в деле, в котором они ни черта не понимают, зато берутся о нем судить, и только забывал иногда, что масло легче воды.

– Вы верите, что ребята живы? – спросили его.

И знаете, что он сказал?

– Хороший вопрос! Я отвечу на него так же прямо, как вы спросили. Я до сих пор верю, что мой папа, который умер в 91-м году, жив.

Тогда ему задали еще вопрос. Тоже, наверно, хороший:

– Почему вы сразу не обратились за иностранной помощью?

– Я вижу, – ответил он, – что вы больше смотрите четвертый канал, чем второй.

– Когда вы сообщили наверх, что спассредств не хватает?

– Три года назад, – невозмутимо доложил он.

Я думал, кто-нибудь из отцов даст ему по физиономии. Но они, наоборот, как-то сникли и потеряли интерес к этому разговору. Им стало просто не до него.

И ему, впрочем, не до них. Он сунул микрофон вице-премьеру Клебанову. Тому задали единственный вопрос, который всех только и интересовал:

– Когда вы их вытащите оттуда?

– Может быть, через несколько месяцев. Может быть, через год. Не знаю точно.

Он сказал это почти беззаботно. Зал взревел. У людей, оказалось, еще остались силы. Невысокая женщина в мохеровой кофте и длинной, до пят, юбке подбежала к нему, схватила за грудки и стала трясти:

– Ты, сволочь, иди туда и спасай их!

Сразу несколько полковников бросились к ней оттаскивать. Это оказалось нелегко. Она вцепилась в Клебанова и кричала:

– Вы такие подонки… подонки…

Клебанов долго поправлял галстук. Лицо его стало каменным. Было такое впечатление, что он обиделся. Он перестал отвечать на вопросы и только вдруг выпалил:

– Получите вы своих сыновей!

Ему мгновенно простили тон.

– Когда? – хором спросил зал.

– Спасательная операция будет продолжаться.

После этого он исчез. Через пять минут ушел и Куроедов.

Я ожидал какой угодно реакции от родственников экипажа, но из них снова как будто выпустили пар. Только одна активистка (за эти дни их возникло немало) сказала, что собирает подписи за то, чтобы разрезать лодку, потому что живых там явно нет. Он говорила, что тоже мать и что для нее это было трудное решение, но ведь она его приняла. «Хоть похороним по-человечески», – говорила она, и голос ее звучал ультимативно. И, наверное, она была права, но, конечно, она не должна была это говорить. Какое-то предательство в этом было, что ли. Многие ведь думают так же, как она, но никто не решился собирать подписи за то, чтобы разрезать лодку, у тех, кого она добивала этим своим предложением. И, конечно, ей, как и Клебанову, и полковнику Сидорову, и Попову с Куроедовым, сразу несколько человек сказали, что мальчики живы и что водолазы еще найдут их и вытащат. Сказали не так, как тем, не с отчаянием и ненавистью – с укором.

В переговорном пункте на втором этаже Дома офицеров я застал семейную пару из Брянска. Они звонили домой, чтобы сказать, что возвращаются. После этой встречи они решили ехать домой. Они были первыми.