– Дедуля… мне так хочется узнать, какой была моя мать… и мой отец.

В ответ Гершль смахнул снег с соседнего валуна, жестом приглашая Сергея сесть рядом с ним. Он поведал Сергею историю его рождения, все то, что стало ему известно от акушерки, которая была при Наталье в тот роковой день.

– Ты был словно светлый лучик в ненастный день, Сократ, – закончил он свой рассказ. – И у тебя тоже были мать и отец, которые тебя любили.

Сергей увидел, что старик вытирает слезы, покатившиеся по его щекам.

– Ты плачешь, дедуля?

– Это ничего, мой маленький Сократ, ничего – видишь, я уже не плачу… Мне просто вспомнилась твоя мать… наша Наталья.

– А она была красивая? – спросил Сергей.

Гершль умолк, отрешенно кивая головой, затем поднял задумчивый взгляд на внука:

– Для отца нет никого красивее, чем его дочь. Но с твоей матерью мало кто мог сравниться и смышленостью, и мягким характером. Она могла бы украсить жизнь любого мужчины-еврея, достойного ее… если, конечно, он не возражает, что у жены на каждое его слово есть своих два… – взгляд Гершля на мгновение смягчился, затем старик снова погрузился в раздумья. – Не могу тебе точно сказать, где и как она познакомилась с твоим отцом. Помню, что я испытал, когда она привела его в наш дом, знакомиться. Надо ж было найти такого… мало того что не еврей, так еще и казак, гонитель нашего народа…

– Но ведь ты сам рассказывал, какая у них была хорошая семья, что он любил ее! Разве не так?

– Да, да… дело в том… дело вот в чем: чтобы выйти замуж за твоего отца, ей пришлось отречься от нашей иудейской веры и принять… христианство.

Гершль на мгновение умолк, чтобы его внук мог осознать всю чудовищность этого поступка.

– Ты хочешь сказать, что она больше с тобой не разговаривала?

– Нет. – Гершль осекся, и по его лицу внезапно побежала судорога.

– Дедуля… что с тобой? Тебе нехорошо?

Гершль жестом успокоил его:

– Нет, Сережа, это я перестал с ней разговаривать. Я сказал себе – для меня моя дочь все равно что умерла.

Он вдруг снова залился слезами, и на этот раз уже был не в силах сдерживать ни слез, ни слов.

– Разве сможешь понять ты, мой маленький Сократ, как я мог решиться на такое, – ведь я и сам этого не понимаю. Но жестокие слова вырвались из моих уст. Я повернулся к ней спиной, раз уж она сама, так я говорил себе, повернулась спиной к своему народу. Я не знал и не хотел знать, как с ней можно поступить по-другому. А Эстер, твоей бабушке, не оставалось ничего, лишь только принять мою волю, хотя это сделало ее несчастной до конца дней.

Гершль едва находил в себе силы, чтобы продолжать рассказ:

– Бедняжка, она так хотела поговорить со своей дочерью… обнять ее, хотя бы разок. А мне… разве мне этого не хотелось? – словно продолжая невидимый спор с прошлым, укоризненно пробормотал он. На какое-то время он опять замолчал.

Когда он открыл глаза, его голос звучал устало:

– Помню, мы с Эстер так жестоко поругались… Наталья написала нам в письме, что у нас уже есть внук, Саша… Эстер умоляла меня, чтобы позволил ей встретиться с дочерью, увидеть внука. Но я запретил… запретил моей дорогой Эстер даже отвечать на письма дочери.

– Нам так и не довелось увидеть маленького Сашу, – продолжал он. – Мы узнавали о том, как он рос, из писем Натальи. Я не хотел даже писем ее читать… но твоя бабушка Эстер, она все равно рассказывала мне, что в них написано. Мы так и не свиделись с твоей матерью ни разу, не поговорили с ней… А потом она умерла.

Гершль шумно высморкался, вытирая холодные мокрые щеки рукавом пальто.

Тем временем посыпал легкий снежок. Они встали и продолжили свой подъем. Гершль взял Сергея за руку и мягко произнес: