Женщина, уже обращаясь к нему, продолжала что-то говорить по-латышски. Леонид, взволнованно размахивая руками в разные стороны, жестами дал ей понять, что не говорит по-латышски и, придя в себя после угрожающего рыка собаки, тихо спросил:

– Извините, в этом ли доме проживает Илга Райнис?

Латышская фрау, загораживая своим мощным седалищем лающую собаку, кивком пригласила Леонида пройти в дом. Пройдя через узкие сени, забитые хозяйственной утварью, он оказался в просторной тёмной горнице. Возле окна молодая женщина склонилась над крошечным грудным ребёнком, которого бережно держала на руках. Когда она подняла голову, вконец растерянный Леонид узнал в ней Илгу. Чуть раздобревшая, но не утратившая своей стройности, она не спеша положила ребёнка в кроватку и подошла к нему. Складывалось впечатление, будто он совсем недавно вышел из дома и вот вернулся, чтобы продолжить заниматься своими будничными делами. Илга обняла его за шею и, прильнув, пронизывающе, как это делала в палатке, поцеловала в губы. Краем глаза Леонид уловил удивлённые взгляды матери и младшей 15-летней белесой сестрёнки, взиравшей на Леонида, как на пришельца с другой планеты. Он и в самом деле чувствовал, что попал на этот заброшенный латышский хутор из другой Галактики.

Оторвавшись от своего долгоиграющего поцелуя, Илга что-то сказала матери по-латышски. Та тут же схватив за руку свою младшую дочку, продолжающую заворожено смотреть на взбудораженного Леонида, поспешила вместе с ней выйти из комнаты. Илга снова бросилась на шею Леонида и опять стала покрывать всё его лицо поцелуями. Затем она усадила его на диван и, взобравшись к нему на колени, игриво прошептала:

– Лёня! Как ты меня нашёл? Ты зачем приехал? Ты разве не помнишь, что я сказала тебе в аэропорту?

– Ещё как помню, – откликнулся Леонид, алчно взирая на её округлые бёдра, выбившиеся из-под пышной домашней юбки. – Ты сказала тогда: "Прощай, момент истины настал». Я, правда, даже сейчас не понимаю, о каком моменте и о какой истине идёт речь.

Илга хотела что-то ответить, но тут в комнату снова вошли мать и сестра с подносами в руках. Не прошло и двух минут, как стол был накрыт по всем законам латышского гостеприимства. Из запотевшей бутылки без этикетки Анита (так звали мать Илги) разлила по стограммовым стопарикам что-то, похожее на водку. На немой вопрос Леонида она, смешивая русские слова с латышскими, со смехом ответила:

– Это, конечно, отрава, но отрава доброкачественная, называется «кандза», наш латышский самогон, пейте на здоровье.

Несколько стопок качественного самогона вприкуску с нежным розовым салом, прекрасно засоленными грибами, огурцами и помидорами быстро сотворили своё дело. Уже через какие-то четверть часа Леонид горячо целовал маме Аните её натруженные от хуторской работы руки и обнимал за плечи сестричку Илги к её большому удовольствию. Вдруг послышался громкий плач спавшего до этого ребёнка. Илга встрепенулась, не стесняясь, сбросила с себя кофточку и, оголив свою набухшую грудь, бросилась кормить ребёнка. Леонид, не отрываясь, созерцал подсмотренный ещё на кавказском базаре, притягивающий к себе своими соблазнительными формами оголённый бюст Илги. Никто не заметил, как напряглись у него мышцы промежности и по всему телу потекла сладкая истома.

– Разве это так плохо наблюдать, как мать кормит своё любимое чадо? – спрашивал, как бы оправдываясь, сам себя Леонид. Он продолжал безотрывно смотреть на Илгу, любуясь ею и мечтая соединиться с ней вновь, как он проделывал это в волшебной палатке.