А потом всё изменилось. Егорка заболел. Двусторонняя пневмония и долгая, почти бесконечная борьба за жизнь. Вот тогда-то, проводя в больничном коридоре долгие ночи и не менее долгие дни, понял Гриша, что никого в его жизни нет ближе и роднее, чем сын. Что никакая работа не заменит время, проведённое с ним, и ни за какие деньги не купить искреннюю и доверчивую детскую улыбку. Жаль, что Вероника так ничего и не поняла.

Вероника…

Думать о ней не хотелось совершенно, но она не отпускала. Её смерть не изменила ничего. Григорий по-прежнему был одержим ею, всё время думал о ней, вспоминал, лелеял в памяти счастливые моменты их первых свиданий, доходил до свадьбы и настроение портилось. Жизнь тогда чётко разделилась на «до» и «после».

– Пап, я бутерброд буду, – подумав, решил Егорка, дёрнул задумавшегося отца за рукав рубахи, просканировал синими глазищами, – Пойдём! Только я сам. Ты коляску подкати…

Бабушка уже ждала их на кухне. Стол ломился от разных вкусностей, но Егор скользнул по ним равнодушным взглядом.

– Ба… ты чай заварила? Ну тот… с сушёной ягодой…

– Да, внучок, заварила, – улыбнулась она, растрепав русые волосы мальчугана, – С чем будешь чай пить? С блинами?

Когда-то Егорка любил блины, сейчас же равнодушно пожал плечами. Глядя на сына, Григорий ужаснулся. Повадками тот напоминал древнего, прожившего целую жизнь старичка. Он всё видел, он мудр, он знает жизнь – и довольно с него. Больше нет интереса и стылыми льдинками застыло безразличие в глазах. Нет в них больше ни огня, ни молнии, не полыхают пламенем эмоции – в них постепенно угасает жизнь…

– Егорка! Сынок! – он испугался ни на шутку, затормошил мальчика, пытаясь отвлечь. Ну не может быть у семилетнего ребёнка взгляд глубокого старика! Не бывает так! В горле застрял комок, протолкнуть его не было никакой возможности, и Григорий схватил со стола стакан, плеснул в него из кувшина, хлебнул.

– Пап, ты чего? В кувшине бабушка для цветов воду настаивает. С марганцовкой, – завороженно проговорил Егорка, – Что теперь будет? Ты умрёшь?! Скажи! Ты умрёшь?! – личико мальчика скривилось, вот-вот слёзы брызнут.

– Егорка, – пододвинув стул, присела напротив мальчика бабушка, – От слабого раствора ещё никто не умирал. Напротив, марганцовкой кишечник чистят от гадости разной при отравлении. Так что поверь, папе ничего не угрожает.

– Совсем ничего?

– Абсолютно! – заверила бабушка.

Мальчик счастливо улыбнулся и вдруг попросил:

– Ба, а бутерброд сделаешь?

– Конечно, милый. С чем тебе?

– С мясом. И сыром. И ещё… блин съем.

– Вот и хорошо, – засуетилась бабушка, пока ребёнок не передумал, – Вот и ладненько. Ты поешь, Егорушка, а там, глядишь, и на поправку пойдёшь.

Гриша остановил коляску возле участка с красивым забором. Столбики забора, высотой не более полутора метров, были выложены камнем, соединялись столбики кованными панелями, по ним будто ползли во все стороны вьющиеся растения, в листве можно было разглядеть маленьких птичек, бабочек и даже, если присмотреться, жуков можно найти.

– Красиво! – заценил Егорка, осторожно коснувшись пальцем крыла бабочки.

– Да уж, – согласился с сыном Григорий. Действительно красиво. Решётки были выполнены не просто в чугуне чёрного цвета, искусный мастер добавил своему изделию красок. Где-то зелени, по листьям, где-то бронзы по стеблям, а крылья бабочки, заинтересовавшей Егорку отчётливо синевой отливали. Дома за елями, высаженными по периметру даже видно не было, но Егорке интересно стало, вон как шею вытянул, высматривает…

Мальчик обернулся на отца.