Он закричал в пустое небо:

– Отец, разве ты забыл меня?

Это одно восклицание сомнения, подозрения, недоверия безмерно важно. Оно показывает, что доверие не было тотальным, что было какое-то ожидание, может быть, не сознательное, но все же ожидание того, что случится чудо, и он будет спасен. Ничего не случилось. А он обещал ученикам:

– Вы увидите, что сделает мой отец.

Это ожидание, что какое-то чудо низойдет с неба, что протянется рука и снимет его с креста или изменит всю ситуацию, и он будет больше не нищим и преступником, но коронованным императором, князем тишины…

Ничего не случилось: он умирал, точно как и другой преступник, который никогда не думал о Боге, который никогда не молился, который совершал все возможные грехи. Преступник умирал точно так же, как и Иисус. Казалось, Бог безразличен. Поэтому в этом восклицании гнев, разочарование, чувство поражения – так много в нескольких словах. Эти несколько слов перечеркивают всю его жизнь спасителя, пробужденного человека.

Истина не знает никаких условий; это просто благодарность, признательность. Если после всех этих переживаний, мгновений любви, радости, прекрасных состояний концом становится распятие, если это полностью так, все в полном порядке – наслаждайся им.

Я всегда думал, что если бы Иисус мог поблагодарить Бога, я бы восхищался им совсем по-другому. Если бы он радовался даже в распятии… потому что не в твоих руках располагать, что произойдет; но, что бы ни произошло, в глубоком принятии – наслаждайся. Это доказывает твою цельность, твое доверие. И только в мгновения, когда ты проходишь через огонь… Когда все идет хорошо и гладко, человек может доверять очень легко, но доверять на кресте – это испытание.

Если бы Иисус доверял на кресте, если бы он не поднял голос в вопросе, сомнении, подозрении, он был бы в той же категории, что и Будда. Он упустил. Но человек упускает, только если внутри несет что-то, что в какой-то критической точке выходит наружу.

Твой вопрос относится к делу. Даже мои родители, соседи, учителя чувствовали себя озадаченными по той простой причине, что не могли отнести меня ни к какой категории. Они знали все виды людей, но не могли отнести меня ни к какой категории.

Мой директор в высшей школе был очень строгим человеком, проповедовавшим суровую дисциплину. Как только я перешел из школы в высшую школу, с самого первого дня между нами началась борьба. Обычно в начале дня, перед началом занятий, проводилась коллективная молитва. Я оставался в молчании. Я не участвовал в молитве, которая возносилась в честь индуистского бога Ганешвара, бога-слона с телом человека и головой слона. Он вызвал меня и сказал:

– Мы этого не потерпим.

Я сказал:

– Не нужно ничего терпеть. Делайте, что можете, но помните, что я буду делать то, что считаю правильным. Для меня молитва – это вздор, и особенно молитва такому богу, который просто смехотворен. Я не могу молиться. Я могу молчать.

– Я очень суровый человек, – сказал он.

– Мне все равно, – сказал я. – Вы можете меня убить – вот и все, что вы можете сделать; но я не буду участвовать в этой молитве, живой или мертвый. Я не верю ни в какого бога и особенно в эти вздорные идеи о богах и образах. Я не индуист. Вам придется отвечать перед судом.

– За что? – спросил он.

– За принуждение меня к религии, к которой я не принадлежу. Это против закона. Вы ответите мне перед судом.

И у меня был хороший адвокат, который был отцом одного из моих друзей. Я сказал:

– У меня есть адвокат, и я всегда ему говорил, что когда мне будет необходимо… помните, я приду прямо в суд.