Я знаю этого человека. Он сам рассказал мне историю о том, как его выгнали из медицинского колледжа. Он осмелился пойти против своих родителей и друзей, которые говорили:

– Ни один джайн не может заниматься такой работой.

Но он хотел принять вызов.

Он сказал:

– Что в этом особенного? – просто резать лягушек… Посмотрим, может быть, я привыкну к этому.

Но тебе приходится резать живую лягушку; и если тебя воспитали в огромном преклонении перед жизнью, ты просто замираешь, руки тебя не слушаются.

Врачи становятся очень нечувствительными, и их нельзя винить, им тоже нужно жить. Они становятся как роботы. Они могут разрезать тебе руку и ничего не почувствовать, они могут вынуть тебе глаза и ничего не почувствовать, потому что если они каждый день будут переживать за каждого пациента, то вскоре умрут от сердечного приступа. Им невозможно оставаться чувствительными.

То же самое происходит с людьми, которые используют гипнотизм, месмеризм и тому подобное. Эти вещи очень таинственны, и это вызывает в людях интерес, а все их усилия направлены на то, чтобы вызвать интерес. Они будут продолжать говорить вздор, чтобы заинтересовать тебя, но использовать людей, переживающих травмы, это постыдно; этого нельзя делать.

Гипноз нужно отнять из рук профессионалов, людей, которые используют его ради денег. Он должен стать храмовым методом, чем-то священным. Это и есть нечто священное.

Любимый Ошо,

Правда – слушая тебя, часто я чувствую себя окруженной мягкостью, покоем, молчанием, но внутри этого всего – такая глубокая жажда. Это также иногда случается, когда я ошеломлена и приведена в восторг закатом солнца, полной луной, красивой музыкальной пьесой. В этом всегда есть жажда, почти как сладкая боль. Ошо, чего именно я жажду?

Что угодно, обладающее красотой, что угодно, напоминающее тебе о запредельном, создаст в тебе жажду, жажду, в которой ты не сможешь понять, чего именно жаждешь. Ты не знаешь имени ее объекта, потому что, фактически, в этой жажде нет никакого объекта.

Слушая прекрасную музыку, видя прекрасный закат солнца, или просто летящую птицу, или красивые розы, или сидя под деревом в молчании, ты можешь почувствовать сладкую боль.

Эта жажда в том, как слиться в одно с этим состоянием чувства. Это не должно быть мимолетным событием, которое приходит и уходит, но чем-то таким, что остается с тобой, что становится тобой, потому что та же самая музыка, которая сладка сегодня, может не быть сладкой завтра, а послезавтра же вызывать скуку.

Таким образом, суть не в музыке. Суть в том, что она в тебе провоцирует: жажду быть мирной, быть музыкальной, обладать всей красотой существования и обладать ею навсегда. Это духовная жажда, жажда запредельного, за пределами всех мимолетных опытов; жажда остановить время и быть здесь и сейчас, в этом мгновении, вечно. Это истинная религиозность.

Истинная религиозность не имеет ничего общего с церквями, мечетями, священниками – все это техники, эксплуатирующие вас. Их идеологии и теологии – просто попытки утолить в вас эту жажду. Они не могут ее утолить. Поэтому люди христиане, индуисты, мусульмане, но все же в каком-то уголке их сердец сохраняется поиск, нескончаемое паломничество. И если бы они смогли понять, что это истинное направление религии, они отбросили бы христианство, индуизм и ислам и последовали бы этой жажде.

Это жажда сделать свою жизнь более творческой, чтобы она стала музыкой, чтобы сама эта жизнь стала закатом солнца. Это жажда сделать ее настолько медитативной, чтобы сама жизнь стала присутствием неведомого, окружающего тебя, испускающего аромат, который не от этого мира.