Я прочла два раза. Следователь словно написал моей маме: «Мы нашли вашего сына, но он не хочет домой, не хочет возвращаться к вам».

Я сползла на пол по стене. Не хочет. Он не больной, дееспособный. Он просто не хочет. Он не замечает маму, как она не замечала его. Мстит? Взрослый дядька мстит старой, больной, разрушенной судьбой, стрессом и болезнями женщине?

Я позвонила своей знакомой Ксюше, которая всю жизнь работает в Следственном комитете. Рассказала ей ситуацию, пересохшими губами прочитала письмо.

– Оля, не пори чушь. Ребята просто закрыли дело, чтобы не было висяка. – объяснила Ксюша. – Никого не нашли, не переживай. Просто кто-то получил премию или не получил выговор. Это просто бумажка. Даже если на ней написано «нашли», это ничего не значит. Такая ситуация – очень распространенная практика, понимаешь? Это Россия, детка…

Я заплакала.

Нитка замерла над фотографией брата. Прямо пронзила острым копьем его раненый глаз. Я поняла, почувствовала, осознала: он никогда не позвонит в мою дверь, не зажжет свет, не включит горячую воду и не съест пельмени… Нет других наследников.

Нет папы. Нет мамы. Нет последней надежды – старшего брата. Я одна.

Одна-одинешенька. И теперь первая в очереди «ТУДА».

Мы собираемся в парк аттракционов.

Я надела летнее платье. То, что нарядное. Красного цвета.

Мне его привезла мама.

Привезла – и уехала.

Все мое детство она приезжает и уезжает, а я запоминаю почему-то только то, как она уезжает.

Наверное, эта эмоция при расставании сильнее счастья ее присутствия.

Обычно я очень-очень жду маму. Всем сердцем.

Но время с ней проносится мгновенно.

И вот уже стоит упакованный чемодан.

С каменным лицом я машу в окно. Не плачу. Я потом заплачу, вечером, когда буду ложиться спать.

Это платье очень нарядное, я в нем похожа на ягодку. Клубничку.

Мама привезла в подарок мне и сестре одинаковые гольфы. Тоже красные, с рисунком, в упаковке с гномиком. Гольфы подходят к платью. Я их надену в парк. Поэтому придется распаковать, хотя смотреть на них в упаковке мне очень нравится.

Мы идем в парк с дядей Колей.

Я, двоюродная сестра Катя и ее папа, дядя Коля.

Сейчас мы живем вместе. Так сложилось. Я этому рада. Мы с сестрой одногодки. Очень здорово, когда у тебя есть сестра.

Дядя Коля кричит нам из прихожей:

– Вас долго еще ждать?

Нет. Не долго. Мы готовы.

Я тороплюсь, натягиваю гольфы, выбегаю в прихожую. Втроем мы выходим на жаркую улицу.

Дядя Коля расстроен. У него всегда грустное выражение лица. У него не ладится с Катиной мамой, поэтому он грустит.

Это какие-то взрослые дела, я их не понимаю.

У моих родителей тоже не ладится. Мама не любит говорить о папе, а папа – о маме. И приезжают они всегда по одному. Вместе – никогда.

Объясняют это дороговизной билетов. Но я подозреваю, что деньги там ни при чем. Они просто не хотят вместе.

Мы стоим на остановке, ждем троллейбуса.

Чтобы развлечь себя, мы с Катей ходим по опасному бордюру вокруг клумбы.

– Катя, осторожнее, пожалуйста, – говорит дядя Коля.

Я тоже хожу по бордюру, но мне никто не говорит «осторожнее».

Мне кажется, что, если упадет Катя, дядя Коля испугается, а если я – разозлится.

Он вынужденно несет ответственность и за меня, но он не просил эту нагрузку, поэтому злится на моих родителей, которые далеко, а получается, что страдаю от этого я.

В троллейбусе жарко. Мы прилипли к окну.

– Пить хочешь? – спрашивает дядя Коля у Кати, не у меня.

Катя кивает папе, берет бутылку, делает глоток, передает мне бутылку.

Катя не хочет пить, но видит, что я хочу, и выручает меня. Она всегда это делает, за что я ее отчаянно люблю. Но иногда мне хочется благородно отказаться от ее участия. Мне от него не по себе.