«Доннерветтер!»

Он по романтическому складу, свойственному, как помнится, всем Шварцадлерам, чуть было не предался ностальгии, – могучие икры жницы под тканым подолом в золотой прусской ржи, янтарный отлив пива на грубом выскобленном столе, стрекот молотилки на подворье их юнкерского хозяйства, но…

«Стрекот?»

Механический звук мог, да и должен быть здесь только один. Свой! И то – насколько можно было назвать стрекотом весёлую молотьбу даймлеровского мотора, прорывающуюся даже сквозь плотные кожаные клапаны шлема.

Мотор, для пущего охлаждения, торчал практически снаружи фюзеляжа, сразу же за блестящим кругом пропеллера и непосредственно перед кабиной пилота.

И тем не менее барону неотвязчиво стало казаться…

Натянутая на шестах парусина с огромным красным крестом, – знак, должный уберечь госпиталь от всяческих посягательств, вплоть, наверное, до кары небесной – был моментально снесён ударной волной и, с громким шелестом хлестнув по воротам сарая, едва не разрушил плод многодневных трудов лейтенанта Императорского воздушного флота. Его «голубь» только что выкатили на треноге шасси из тёмной утробы амбара.

– Г… где?! – перекрикивая панический гвалт и лошадиное ржание госпитального обоза, пытался не то спросить, не то отговорить Вадим, таща аэроплан с другой стороны за амортизационные стойки.

И то: «Смешались в кучу кони, люди…» – всё госпитальное хозяйство, что располагалось во дворе, визжало, бежало, дымило и парило варёным бельём и опрокинутым самоваром. Да и посреди самого двора зияли две основательные воронки – как раз напротив амбара. Ни о какой взлётной полосе говорить не приходилось.

– Сворачивай на дорожку! – выглянув из-под фюзеляжа, ткнул пилоткой в сторону сада брат.

– Тэ… тесно! – замотал головой Вадим.

И то, правда, дебелая Ева и, напротив, тщедушный Адам на постаментах служили вратами в садовый рай, весьма суживая сей путь.

– Проскочим на хвосте, – уже деловито рычал Кирилл, натягивая на уши суконные клапаны пилотки. – От винта!

Вадим рванул на себя деревянную лопасть.

Но такого рода усилия вызывали только спазматические гримасы у ослабевшего после контузии брата, да короткий громкий треск, во время подобных экспериментов в амбаре парой часов раньше, до смерти пугавший всю гужевую часть госпиталя.

– Да я тебе говорю! – крикнул уже откуда-то сверху Кирилл. – На хрен от винта!

Пара сообразительных санитаров, и ранее наблюдавших эксперименты братьев, вынырнули у задранного рыла аэроплана, как из земли. Один оттащил в сторонку Вадима, другой крутанул лопасть пропеллера.

Немецкий «голубь» испуганно задрожал непрочными крыльями.

– Хвост держи! Вдвоём!

Лейтенант Императорского военно-воздушного флота рассчитал почти правильно. Так, с задранным носом-мотором и практически на хвосте, аэроплан и доскакал на колесах к началу достаточно длинной песчаной дорожки. Вот только когда поникшая голова Евы с пылью слетела с покатых плеч, в резном птичьем крыле «Taube Rumpler» что-то болезненно хрустнуло…

«Не в ухе же звенит!» – раздражённо подумал барон Шварцадлер, отстёгивая ремешок шлема.

Потянул коричневый клапан с наушником, отвернув голову, сколько мог, влево, и после секундного сомнения, впрочем, нисколько не отразившегося в авиаторских пучеглазых очках, удовлетворённо улыбнулся. Теперь и без того неприметного сомнения не оставалось – это был звук его родного «Mercedes I.D.»

Ещё секундой – и невозмутимая физиономия барона вытянулась:

«А почему слева?!»

Наследник одноимённого прусского юнкерства подскочил так, будто в фамильном замке, будь у него таковое, завелось бы неучтённое привидение. И в этот раз, нет, не обернулся, а прямо-таки извернулся. И глаза его едва не разрослись до размеров толстой резиновой оправы очков.