Короткий дар ночных раздумий – предутренние звезды…

Тишина очищения.

Казалось, каждую ночь возникали новые созвездия или давно забытые старые.

И сердце сжимал испуг: заблудились?

Направления менялись.

А потом звезды уже стали неотъемлемой частью нашего существования…

Мы шли по пустыне, души истончались страхом – он обжигал бичом лбы одержимых похлеще египетского надсмотрщика.

А где-то, в небытии, севернее, на блудных крышах Сидона потаскуха родила мертвого ребенка, чьей ручкой поводили перед глазами слепцов в надежде, что они прозреют.

Скалы – как вставшая дыбом железная Книга…

Зеркала лун в железняке.

Небесная Медведица сквозь черноту ночи, посверкивая звездами, вгрызается нам в душу, преследуя нас в снах и кошмарах…

Синай. Зеленые мухи на охряно-зеленых расплывах меди.

Время пробует на зуб серебро и золото Исхода и ломает челюсть.

А хрупкое исчисление лун переживет тысячелетия.

Исход – не просто переход.

Это – жизнь-странствие, кочевье души иудейской.

Жизнь по времени – солнечному, водяному, песочному.

Огромные песочные часы: пустыня.

Над временем Исхода работали часовщики Вечности.

Каменные часы пустыни.

Пространство Исхода как творения – круг гончара: огромные ладони пустыни.

Слуховой настрой Исхода: пустыня внемлет Богу.

Топография: истинный исход всегда меридионален.

Быстрая смена земель, впадин и гор, климатов, настроений…

Свидетель Исхода – Вечный жид.

В этом потерянном поколении как в зародыше таились гены всех типов сынов человеческих, затем действовавших в истории.

Они составляли как бы первый ряд, неповторимый в своем роде, ибо не просто изучали дымящееся от внутреннего горения, складывающееся на глазах Пятикнижие Моисея.

Это было первое и последнее поколение, которое жило в собственной истории.

Не было дистанции, делающей историю Историей – явление само по себе невероятное, даже страшное: некое проживание в мире без тени – История еще не успела отбросить тень от их жизни, и это означало – жить на ослепительно раскаленном кратере извергающегося вулкана.

Не текст, а – огненный поток, существование внутри которого было и дыханием, и записью одновременно.

Разве Эйнштейн навязал миру свою теорию?

Самая великая и самая парадоксальная для человеческого сознания, эта теория наиболее близка к мысли о Боге.

Так и явление Бога на Синае не навязано миру, а есть его, мира, внутренняя сущность.

Но, боясь открывшейся бездны, человек пригибается и готов все время сидеть на корточках.

Моисей сумел в отличие от многих других, канувших в забвение, создать из самостоятельного визионерского опыта альтернативную реальность, которая уже потому от Бога, что стала по сей день неотменимой основой духовного мироздания человечества.

Жажда раскаяния, жажда обнаружить корни своих прегрешений тянет к героям типа Моисея, которых в поколении моем не было. Именно сила этой жажды и рождает его образ и понимание мною собственного поколения.

Он писал дневник великих событий «лицом к Лицу». Но из всей совокупности фрагментов, сочетаний, импровизаций и постулатов следует такое единство мыслей и действия, возникает личность, столь могучая и неповторимая, что мы невольно чувствуем себя в присутствии неопровержимой реальности жизни.

Он поднимался на гору Нево один.

Он видел себя со стороны.

Всегда – со стороны: признак ненавязчивого, но неотступного через всю жизнь одиночества.