– Отец Креода! – окликнул я его. – Выходит, мелкий ублюдок не был в школе?

– Нет, господин.

– А должен был быть?

– Да, господин.

– Так выпори его.

– Это не принесет пользы, господин, – уныло признался поп.

Отец Креода был человек достойный, открытый и честный. В Мерсию он перебрался из Уэссекса и разделял мечту короля Альфреда в образованное общество, богобоязненное и трудолюбивое, и я не сомневался, что Этельстан, хитрый, как куница, давно пришел к выводу, что бояться священника особо не стоит.

– Пользы не принесет, зато поднимет тебе настроение, – сказал я, потом наклонился, чтобы забрать у Этельстана меч. – А если ты не выпорешь, это сделаю я. И убери ухмылку со своей морды! – Последнее было адресовано мальчишке.

Но я и сам ухмылялся. И гадал, каких новых врагов нажил только что. И понимал, что наживу еще кучу.

Жилище Этельфлэд имело внутренний двор. Дом походил на лунденский, в котором я жил с Гизелой, но побольше. В середине двора имелся квадратный прудик, поверхность которого густо покрывала лягушачья икра. Мне часто представляется, как римляне жили в этих домах. После себя они оставили картинки, нарисованные на стенах или на маленьких плитках пола, однако изображения выцвели и либо расплылись, либо потрескались. Но сохранилось достаточно, дабы поведать нам, что римляне ходили, завернувшись в белое полотно, а иногда в обшитой металлическими пластинами юбке, надевавшейся ниже нагрудника. А еще часто щеголяли голышом, особенно женщины. На полу самой большой комнаты Этельфлэд были нарисованы нагие девушки, убегающие по лиственному лесу от мужчины с рогами козла и мохнатыми ногами, тоже козлиными. Когда отец Креода прибыл в Сирренкастр, то поначалу настаивал, чтобы картину совершенно уничтожили, поскольку, мол, на ней представлен языческий бог, но Этельфлэд отказалась. «Он постоянно глядит на нее, – с усмешкой поделилась она со мной. – Поэтому я сказала ему, что это предупреждение насчет опасностей язычества».

Вот и теперь отец Креода смотрел на картину, а точнее, пялился на одну грудастую деваху, оглядывающуюся на догоняющего бога-козла.

– Хороша, отец, – заметил я, и поп тут же отвел взгляд, закашлялся, но ничего не сказал. Я не просил его входить в дом, но он все равно пошел и ни на шаг не отходил от Этельстана.

– Так, значит, в школе ты не был, – обратился я к мальцу.

– Я про нее забыл, господин, – ответил он.

– Ты находился в кузнице? – спросил я, словно не замечая его ухмылку.

– Да, господин.

– Потому что там твоя подружка?

– Подружка, господин? – невинно осведомился парень и затряс головой. – Нет, господин, я пришел потому, что Годвульф кует для меня меч. Он учит меня работе с металлом.

Я взял руки мальчика в свои, поглядел на его запястья и обнаружил крошечные отметки ожогов в тех местах, где искры попали на кожу.

– Годвульф знал, что тебе полагается быть в школе?

Этельстан ухмыльнулся:

– Знал, господин. Но он тоже думает, что лучше мне учиться чему-нибудь полезному.

– Полезному? – проворчал я, стараясь придать себе строгий вид, но малец почувствовал, наверное, мое одобрение его ответом, потому как улыбнулся. Следующий мой вопрос был обращен к Креоде. – Чему ты учишь его, отец?

– Латыни, господин, житиям святых, ну и, конечно, грамоте.

– Латынь полезна?

– Еще бы! Ведь на этом языке составлено наше Священное Писание.

Крякнув, я сел, что было большим облегчением. Финан согнал пленников в помещение на противоположной стороне двора, а в комнате, где по полу бежали обнаженные девушки, остались только мои родные, отец Креода и Этельстан. Эту просторную палату Этельфлэд любила больше других.