Комки глины, против ожиданий Клима, не упали вниз. Они рассыпались в тончайшую пыль, облаком устремившуюся в черное небо. Выше и выше, быстрее и быстрее.

Вот они уже засияли точками на небосводе, одна за другой, складываясь в незнакомые созвездия, в призрачные фигуры и спирали. Купол над головами сидящих расцвел, стал – пусть непривычным – но ночным небом.

Клим задрал голову и смотрел вверх, жадно, как до того пил воду, не мог насмотреться на исполнение мечты. Небо прочертили ровные, удивительно ровные молнии, параллельными шрамами вскрывая темноту как консервную банку. Такими же, как остались на руке странника.

– Теперь всегда будет так? – тихо спросил он у садовника. Тот ответил не сразу. Молча поднялся на ноги, откинул капюшон – да, старик, длинные седые волосы связаны на затылке в пучок. Лицо морщинистое, высохшее, как обтянутый дубленой кожей брусок.

Потом снял очки и протянул их Климу:

– Возьми их на память. Теперь тебе не будет мешать солнце. А будет… Всякое будет, сменщик. Не от нас зависит. Странный ты, но мы все здесь не такие, как надо. Потому и мир таков.

– Но почему – я?!

– А почему бы и нет.

Глаз у старика не было. На обычном, ничем не примечательном лице, горели две ярких белых точки, словно за маской сварщика кто-то смешал и поджег ацетилен и кислород. Гори, гори ясно…

Клим застыл, глядя на него, утонул в двух светящихся туннелях, уводящих его сознание неведомо куда. Ничего больше не было – ни долгих лет тренировок, ни старта, ничего: остались звездная пыль на небе и яркие огни в глазницах садовника.

– Он сказал, – нараспев сообщил старик Климу, звездам над головой и шуршащему валу червей, стремительно распадающемуся, ползущему прочь. – Да будет свет! И появился свет. Он увидел, что свет хорош, и отделил его от тьмы. Он назвал свет днем, а тьму – ночью. Был вечер, и было утро – день первый.

Клим увидел яркую вспышку, но взошло ли это солнце или просто застал момент отделения света от тьмы – сказать сложно.

Очки. Надо надеть очки, пока он не ослеп от сияния, заменившего все вокруг. Стершего и небо, и старика, и даже казавшуюся такой реальной землю под задницей. Теперь солнце не будет мешать ему, все верно. Он не видел волну, зародившуюся вокруг него, сминающую пространство и заново лепящую из него бытие.

Мир, в котором придется жить дальше.

– Тебе нужны серые ягоды? – Девочка подняла голову и посмотрела ему в глаза. – Дать?

Клим посмотрел на нее поверх очков. Ягоды… Часть его новой работы. Ну что ж, почему бы и нет.

– Люблю. Дай мне несколько.

Девочка подвинула в сторону чашку, расписанную неизвестными цветами – в голову Клима пришло, что он назовет их лилиями – и поставила перед ним миску, наполненную странными серыми комочками. Пушистыми и беззащитными на вид, как новорожденные цыплята.

– Их не едят, – зачем-то уточнила девочка – а то он не догадался! – Их нужно отдать миру. Вернуть. Подарить. Теперь ты знаешь, как.

Клим осторожно взял одну ягоду и подул на нее, как остужают налитый в ложку кипящий бульон. Невесомая серая пелена сорвалась с его пальцев, раскрываясь паутиной вспорхнула, вот уже вылетела в окно кухни, превращаясь по дороге во что-то… В кого-то.

– Интересно творить ангелов? – склонив голову набок, очень серьезно спросила девочка. Длинная прядь волос выбилась из-под яркой заколки, упала на стол, рядом с пустой чашкой, но хозяйка не замечала этого.

– Правда, интересно?

Клим брал серые пушистые ягоды одну за другой и отдавал их миру. Возвращал. Дарил. Миска все не пустела, а время остановилось.