– А мы там мешать друг другу не будем? Локтями толкаючись? – Осторожно поинтересовался Савушкин.

– Для этого тебя и предупреждаю. Радист твой получит позывные и частоты радиостанций групп СМЕРШа и войсковой разведки, которые будут по этой теме работать. Ну а они – ваши. Власов, кстати, у них под позывным «Ворон» проходит, так что если придётся не шифруясь общаться – имей это в виду. Ну а нужно будет – спланируете совместную операцию, а уж славой уж как-нибудь поделитесь….

– А отвечать – тоже вместе?

– А отвечать – каждая группа перед своим начальством будет. Ты – передо мной, я – перед генералом Шерстнёвым, он – перед генералом Кузнецовым[4], ну а выше – лучше и не думать…. Вот так вот, капитан!

Савушкин присвистнул.

– Дела… – Помолчав минуту, продолжил: – С этим понятно. Какую личину нам придётся на себя в этот раз натянуть? Авиаполевых дивизий у немцев уже нет, организация Тодта? Так там горы, строить вроде нечего…

Подполковник усмехнулся.

– У толкового командующего всегда есть, что строить… Но в этот раз вы будете фельджандармами. Под Бреслау попала к нам в плен рота жандармов триста пятьдесят девятой пехотной дивизии немцев. Ну, как рота? То, что от неё осталось. Там и дивизия была такая, ошмётки прежней. Немцы такие сводные части «боевыми группами» называют. В общем, три офицера, пять унтеров и два водителя-рядовых. Всю свою сбрую и документы они аккуратно сдали, так что мы из вас сделаем фельджандармов. Фотографии в зольдбухи уже вклеили. Сапоги у вас какие?

Савушкин почесал затылок.

– Наши. Хромовые и яловые.

– Плохо. У немцев, ваших крестников, с обувкой было совсем швах дело – мало что не босиком в плен пошли. Так что придется в своих… Ну да ладно, не сорок первый, немцы на обмундировку внимания нынче уже почти не обращают. Тем более – власовцы… В общем, у вас до вылета пять часов – хватит, чтобы переодеться, карты изучить, легенду вызубрить, в общем, собраться и хорошенько подготовится к высадке.

– С «дугласа»?

– С него. Пилот опытный, мастер по слепым и ночным полётам, экипаж слётанный, небо наше, ни истребителей фрицевских, ни зенитной, лёту – полтора-два часа, линию фронта пересечёте в Моравии, хотя там такая линия… – Трегубов небрежно махнул рукой: – В общем, почти учебный выброс. Одно только – горы.

Савушкин вздохнул.

– Вот именно – горы… Ладно, Бог не выдаст – свинья не съест. Позывной тот же?

Трегубов кивнул.

– Штефан. Рабочие частоты твой сержант знает. Рацию они с лейтенантом мало что не разобрали по винтикам. Так что со связью все в порядке. Даст Бог, за неделю управитесь – и крутите дырки под ордена…

Савушкин скептически хмыкнул.

– В июле прошлого года тоже думали, что на две недели. По итогу пять месяцев шаландались по немецким тылам, мало что не всю Европу вдоль и поперёк прошли…

Трегубов махнул рукой.

– Нынче под немцем той Европы – с гулькин хвост: пол-Австрии, кусок Германии, Чехия, да где-то на севере – Дания и вроде Норвегию ещё не всю забрали. Так что некуда шаландаться, война вот-вот закончится.

Капитан вздохнул.

– Вот и я о том же. Пока конец войны был где-то там, далеко – я в мужестве и отваге своих не сомневался ни мгновения. А теперь вижу – хлопцы вдруг поняли, что есть большой шанс выжить и живыми домой вернуться…. Да и за собой замечаю это.

– Что именно? – Осторожно спросил подполковник.

– Да это самое. Понимаете, Николай Тимофеевич, пока шла заруба по всем фронтам – я о том, что будет после войны, вообще не думал. Потому как знал – шанса дожить до него у нас нет. Не та профессия…. Сколько наших групп кануло безвозвратно? И ни слуху, ни духу о них? За счастье было узнать, что погибли там-то и там-то… В феврале сорок третьего, когда я с Костенко впервые в поиск вышел – в нашем отделе семь групп было, пять в строю и две готовились. Сколько из них до сего дня в живых? Две, моя и Воскобойникова. И то…. У меня радиста убили, у Васи Воскобойникова – троих… Группу Ершова вместе с «дугласом» сожгли в небе над Познанью. Саню Галимзянова с радистом в Варшаве, почитай, что, на моих глазах положили. А в мае сорок четвертого? Две группы ушли и не вернулись, и что с ними, где их косточки белеют – никто не ведает…