Усадьбу Потёмкина выстроили в прошлом веке. И почти сразу забросили. Местные прозвали её избушкой утопленников.

Какой-то умник выстроил дом у самой береговой линии. Вода зачастую поднималась столь высоко и столь быстро, что из спален не раз вынимали спящих. Бедолаг, что едва не захлебнулись прямо в кровати. Под бархатом и шёлком расписных балдахинов.

Виталий поёжился. Чёртова вода. Вновь она является к нему в кошмарах.

Смерть всегда приходила в сей дом со стороны моря. То штормовым порывом, то, как сейчас, чёрными волнами вражеских армий.

Когда началась осада, усадьба прозябала в репейнике и крапиве.

Решением ныне покойного адмирала Корнилова одну её половину отдали под канцелярские нужды, другую – оба флигеля и подвальные помещения – под лазарет.

В верхних этажах, благодаря Некрасову, царил идеальный порядок. Стеллажи, стопки писчей бумаги, чернила да перья. Всё это странно смотрелось на фоне цветастых обоев, ажурных штор и печей со светло-голубыми керамическими изразцами. Но что поделать! Война не красит мирные жилища. Господа-офицеры давно расчехлили мебель. Коротали вечера в креслах. Сидели за книгой, курили трубки. Под свежевыбеленным потолком клубился дымок. Не удушливый чад, а лёгкий, разбавляемый бризом, аромат табака.

Виталий Сергеевич следил за чистотой и дисциплиной. Каждый день отсылал в ставку донесения о состоянии дел. Честно. Без прикрас. Да не половину страницы, подобно иным штабистам, а три полноценных листа.

Оттого кое-кто из командования полагал сей участок фронта показательным, прочие усматривали провал, панику и пораженчество.

Майор Некрасов, оставляя следы в пыли, неторопливо прошёлся между столов. Его бесстрастный вид должен был привести писарей в чувство, внушить уверенность. Он не человек, а глыба. Гора! Коль дух командира состоит из гранитных пород, то подчиненным нечего бояться.

– Это что ещё за комедь! – нахмурился Виталий Сергеевич. – Вы на войне, господа! Неужто сие требует напоминания? Обстрел обстрелом, но кляксы и кривой почерк в офицерском приказе недопустимы… Лейтенант Белобородов, выдать каждому новую пачку листов. Пишем заново!..

– Так точно, ваш бродь!

От порога раздался звонкий, приятный баритон:

– Всё сатрапствуешь, Виталь? Ну-ну! Смотри, как бы на щегольской мундир не плеснули чернил. Или того хуже: проснёшься, а твоё гусиное перышко хрусть – и пополам!

Некрасову не было нужды поворачиваться, чтобы понять: в усадьбу явился давний приятель – младший адъютант его высокопревосходительства Михаил Гуров. Для друзей Мишель.

– А хорошо у тебя. Тихо! – промурлыкал Мишель, звякнув шпорами. – Не найдется ли, братец, коньяку? На лечение православной души…

Он хохотнул в усы и приблизился к Некрасову чеканным шагом. Поручкались.

Виталий Сергеевич против воли отметил, что Мишель, несмотря на сивушный перегар, имел безупречную выправку. На широкую грудь так и просились медали.

Наверняка явился с новой идеей. Отчаянная голова… Сейчас, как обычно, рванёт напрямки.

– Отойдем, Виталь? Слушай, mon ami, я к тебе, как говорится, с оказией. Не в службу, а в дружбу: замолви за меня словечко полковнику Хрусталёву – пусть дозволит взять двух-трех смышленых ребят да отправиться во вражеский стан. Вылазка! Вот истинная солдатская доля… Ты же с толстяком на короткой ноге, а? Упроси, будь другом. Там, напротив, англичане да французы – лучше языка не сыскать. Ей-Богу! Как считаешь?

Виталий Сергеевич пожал плечами, глядя, как ординарец орудует метлой, убирая стекло и щепки. К потолку снова взметнулись клубы пыли. Кто-то зашёлся в кашле.