– Слышь, впустят? – повторил свой вопрос Архипка-Степан.
– Наверно, – ангел кивнул.
Архипка-Степан улыбнулся. Лицо его было иссиня-желтым, и улыбка эта словно натянула на его лице ссохшуюся от тоски кожу. Ангел, глядевший на Архипку-Степана, даже испугался, подумав, что не выдержит ссохшаяся кожа и лопнет.
– Может, молочка попьешь? – спросила жалобным голосом одна крестьянка, наклонившись над умирающим.
Архипка-Степан мотнул головой, отказываясь, потом закрыл глаза.
К вечеру он действительно умер. Из второго человеческого коровника приходили с ним взглядом попрощаться. Молчали. Бабы тихонько выли по углам, сами себе закрывая рты, чтобы не могли вырваться наружу их страдания.
Горбун-счетовод ушел к себе на лавку, достал из-под матраца толстую амбарную тетрадь и карандаш. Долго пролистывал ее, пока не нашел «Список населения Новых Палестин». Потом отыскал в этом списке Архипку-Степана и вычеркнул его аккуратно. После этого пролистал тетрадь дальше и на чистой странице вывел крупными круглыми буквами: «Список умерших жителей Новых Палестин», а под ним вывел карандашом жирную единицу и записал под этим номером Архипку-Степана, после чего тетрадь закрыл и снова спрятал под матрац.
Всю ночь лежал умерший на своей лавке, а утром горбун-счетовод провел собрание, на котором решили хоронить Архипку-Степана весной, а пока вынести его на мороз, который и сохранит умершего до дня похорон. Под конец собрания горбун предложил Демиду Полуботкину спеть у лавки умершего народную грустную песню. Хоть и хотел Демид отказаться, но не посмел. Да и у него самого настроение было тяжелое и тоскливое. И запел он «Вы жертвою пали в борьбе роковой…»
Все сразу встали и головы склонили. И ангел встал. Огляделся и остановил свой взгляд на сыне счетовода, Васе-горбунке, прижавшемся к своему отцу. Поискал взглядом ангел его мать, но так и не нашел, хотя ведь и лицо ее помнил очень смутно, а может быть, и не помнил уже вовсе.
После песни Архипку-Степана вынесли и положили возле зимней кухни, как раз между ее стеной и колодой, на которой рубили дрова, а иногда и мясо.
Морозный воздух был прозрачен и колюч, а на горизонте уже темнелась приближающаяся вьюга.
Глава 3
Дверь в кабинет начальника тюрьмы без стука распахнулась, и вошел Юрец. Прошел к столу, кивнув на ходу малолетнему сыну Крученого Володе. Сел на прибитый к полу табурет.
Крученый уставился в глаза Юрцу выжидательно.
– Ну что, гражданин Юрецкий, – наконец заговорил начальник тюрьмы, не дождавшись ответа на свой вопросительный взгляд. – Новости есть?
– Есть-то они есть, – с хитроватой ухмылкой на лице сказал Юрец. – Да только платить надо…
Крученый нагнулся и из нижнего ящика своего стола вытащил батон колбасы и несколько пачек папирос. Выложил все на стол, глянул в глаза заключенному Юрецкому и, к собственному удивлению, не увидел в них радости. Озадаченный, Крученый прищурился.
– Вас что, это не устраивает? – спросил он.
– Нет, не устраивает, – спокойно ответил Юрец.
– А что же вы хотите?
Юрец выдержал паузу длиной минуты полторы-две. Потом тяжело вздохнул.
– Гражданин начальник, – заговорил он. – Я же шкурой рискую, таская к вам эти новости, а вы меня все в четырехместной держите!..
– Но на ваш трудосчет уже положено шесть тысяч рублей, это что, по-вашему мало?
– А на кой они мне, если меня накроют вдруг? – резонно спросил Юрец.
– Ну так что ж вы хотите?
– Я хочу, чтобы вы разрешили пришить артиста…
– Артиста? Это того, что с попугаем сидит?
– Ну да.
– А на хер тебе это надо? – не сдержал удивления Крученый.