Я нехотя поплелась следом. Похоже, отвертеться от проверки мне не светит. А раз так, нужно врать, что ничего не помню. Ударилась головой, когда с каталки слезала. Всё, капут, амнезия. И вообще я на всю голову ушибленная – не подходите! – и биться в припадке в случае чего.

«Ой, Линка-а… тебя раскусят, как пить дать, раскусят! Из тебя же актриса никудышная. Одно дело – подавлять эмоции и строить непроницаемую мину, и совсем другое – имитировать что-то», – мысленно вздыхая и охая, я отчаянно жалела себя и готовилась к смерти.

Сестра Мерле проводила меня в душевую. Помогла снять белый балахон, который на деле оказался погребальным саваном. То-то на меня все в храме таращились, когда мы к дворику шли. Помогла мне расчесать длинные волосы и остригла их.

Я даже мявкнуть не успела, как она собрала их в пучок и отчекрыжила неизвестно откуда появившимися ножницами.

– Тяжело самой за такой копной ухаживать, – невозмутимо пояснила Мерле, когда я возмущённо обернулась.

Да, волосы у хозяйки тела были длинные, до самых колен, и уход за ними хлопотен, в этом я с монахиней была согласна. Но разве сложно было оставить чуть–чуть побольше, чтобы они собирались на затылке в нечто более приличное, а не в обгрызенный заячий хвостик?!

Я вздохнула и отвернулась. Ладно, обратно уже не приклеишь. Отрастут. Если будет такая возможность, конечно.

Мерле помогла мне помыться, будто я, и правда, была ребёнком. Намылила голову мылом и нещадно тёрла тело жёсткой мочалкой. К концу процедуры мне казалось, что с меня содрали кожу и скальп живьём. Пока я вытиралась грубым полотенцем, она успела сходить за одеждой и обувью. Глаз у неё оказался алмаз: точно определила размер.

Трусы, похожие на шортики; комбинация, чуть выше колен; строгое тёмно–синее шерстяное платье до середины голени; коричневые ботиночки на плоском каблуке – вот и весь нехитрый наряд. Ах да, ко всему этому полагались ещё чёрные гольфы.

Платье нещадно кололо раздражённую кожу и чесалось. Я взглянула на себя в зеркало в душевой и опять вздохнула: не хватает только белого воротничка, и была бы Уэнздей Аддамс собственной персоной. Словно прочитав мои мысли, сестра Мерле протянула мне… белый накладной воротничок. Заметив, что я медлю, сама накинула его мне на плечи и повязала.

– Вот, так–то лучше, – довольная собой произнесла она, опять поворачивая меня обратно к зеркалу.

Ну да, теперь достаточно траурненько. Прямо-таки воспитанница строгого пансиона для благородных девиц. Теперь нестыдно к Ульриху на заклание идти.

Я вымученно улыбнулась:

– Спасибо.

Сестра Мерле просияла и заторопилась.

– Пойдём скорее, не то Ульрих уйдёт обедать! Ищи его потом три дня, – схватила меня за руку и поволокла за собой.

Обед – это хорошо. Еда… ням-ням… Интересно, а мне полагается последний ужин? В смысле, обед? Мой живот громко и требовательно зарычал. Однако ж … не знала, что дети способны издавать звуки голодного слона.

Монахиня улыбнулась:

– Проголодалась? Потом найду тебе что-нибудь перекусить.

Ясно, значит, не полагается. Предлагают помирать на голодный желудок. Чёрствые, злые люди.

Она тащила меня по коридорам, и мои ботиночки гулко бухали по дощатым полам. Сама же сестра Мерле передвигалась почти бесшумно. Лишь слегка шуршала своей светло–серой рясой. Фурия, а не женщина.

Мы перехватили Ульриха в коридоре, когда он уже закрывал дверь своего кабинета. Невысокий старичок с редкими седыми волосами на голове и крупным крючковатым носом на морщинистом лице. Со всем этим резко контрастировали светло-голубые лучистые глаза, в которых по-мальчишески задорно прыгали хитринки.