С другой стороны, автор «Принципов истории языка» неоднократно подчеркивает, что единственным фактором, порождающим язык индивида, является общение, а для его реализации необходима известная степень общности, что предполагает наличие узуса. Изменения в индивидуальной психике, равно как и в узусе, обычно происходят бессознательно. Конечно, нельзя исключить и сознательное вмешательство в последний, как, например, деятельность грамматистов по фиксации норм литературного языка, выработка научно-технической терминологии, даже «каприз монарха» в деспотических государствах и т. п. «Но значение такого произвольного вмешательства бесконечно мало по сравнению с медленными, бессознательными и непреднамеренными изменениями, которым узус подвержен. Истинной причиной изменения узуса является обычная речевая деятельность. В этой области исключено всякое преднамеренное воздействие на узус… Изменение узуса является общим итогом ряда частных отклонений в отдельных организмах при условии, что эти отклонения имеют одинаковое направление. То, что первоначально было лишь индивидуальным, превращается в новый узус, который может вытеснить старый… Отсюда следует, что все учение о принципах истории языка связано с вопросом о том, в каких отношениях находится языковой узус с индивидуальной речевой деятельностью, как эта деятельность обусловливается ими и какое влияние оказывают эти изменения на узус».

Рассматривая указанные изменения, Пауль отмечает, что они могут касаться как звуковой стороны языка (фонетические), так и значения (семантические изменения). При этом между ними отсутствует какая-либо связь, хотя со временем могут измениться как звук, так и значение. Для изучения психической стороны речевой деятельности, по мнению ученого, необходимо использовать метод самонаблюдения (интроспекции), благодаря которому можно установить устройство собственного «психического организма», а затем по аналогии делать соответствующие выводы и о других.

Именно приведенные принципы должны лечь в основу исторического изучения языка, которое Пауль, подобно большинству лингвистов позапрошлого века, считал единственно научным, подчеркивая: «То, что хотят представить как неисторическое, но тем не менее научное исследование языка, есть по существу лишь несовершенное историческое его изучение, частично по вине изучающего, частично же по вине изучаемого материала. Как только мы выходим за пределы констатирования отдельных фактов, как только мы пробуем установить связи и постигнуть явления, мы тотчас вступаем на историческую почву, возможно, даже не осознавая этого». Правда, он отнюдь не отрицает важности описания языка и связанных с этим сложностей, предостерегая, в частности, против переноса на характеристику данного состояния черт, присущих более ранним или более поздним стадиям развития соответствующего языка, однако, тут же оговаривает, что самостоятельной теоретической ценности подобная работа не имеет, поскольку ее задача – дать «надежную основу для исторического исследования». Одновременно Пауль, признавая, что «отдельное языковое явление можно исследовать только при постоянном учете всей совокупности языкового материала… только таким путем можно прийти к познанию причинной связи», – утверждает, что «каждая эмпирическая наука поднимается до тем более высокой степени точности, чем лучше ей удается в явлениях, с которыми она имеет дело, осуществить изолированное рассмотрение функционирования отдельных фактов».

Именно указанный «атомистический историзм» вызвал больше всего нареканий по адресу автора «Принципов истории языка» (равно как и его коллег-младограмматиков в послесоссюровском языкознании с его культом «структурного синхронизма»). Однако при позднейшем анализе книги Пауля историки науки обращали внимание и на то обстоятельство, что в ней достаточно много внимания уделено «вопросам, не связанным непосредственно с языковой историей» (Алпатова, 2001). Прежде всего здесь приходится отметить разработку грамматических проблем. Так, он подробно рассматривает проблему частей речи, отмечая несовершенство традиционной классификации, но, скептически добавляя, что ее вряд ли удастся заменить более удачной (что, кстати, в значительной мере подтвердили дальнейшие изыскания в этой области). Особый интерес представляют заложенные им основы психологической теории предложения. В нем предлагается выделять психологическое подлежащее – совокупность представлений, с самого же начала известных говорящему, и психологическое сказуемое – совокупность представлений, присоединяемых к подлежащему и содержащих что-то новое (в односоставных предложениях психологическое подлежащее, согласно данной концепции, представляет собой нечто само собой разумеющееся и в его функции может выступать сама ситуация, присутствующая в сознании говорящего или слушающего и не находящая поэтому языкового выражения). Пауль оговаривает, что, хотя грамматические категории возникают на психологической основе, психологические подлежащее и сказуемое не всегда совпадают с грамматическими: в зависимости от того, что известно и что сообщается нового, в роли психологического подлежащего и психологического сказуемого может выступать любой член предложения независимо от своей грамматической формы. Уже в ХХ столетии эти идеи были использованы при разработке учения об актуальном членении предложения.