— Эй, Рябова, — снова зашептала Кротова, но тут преподавательница подняла взгляд от тетрадей, в упор взглянула на неугомонную студентку и строго произнесла:

— Кротова, у вас, кажется, проблема с чертежом? Покажите-ка, что получается.

Олеся страдальчески скривила губы, ее плечи опустились, но делать было нечего. И она уныло поплелась к преподавательскому столу, а Маша — наконец-то — вернулась к своему фонарику.

***

В кабинете ректора ей прежде бывать не доводилось, но она знала, где расположен административный корпус — за небольшим прудиком, кишевшим крупными карпами. Надо было пройти по горбатому мостику, нырнуть в густую посадку сосен, пройти совсем немного, и вот, пожалуйста: перед тобой ажурное двухэтажное здание с колоннами и лепниной.

Маша была здесь в прошлом году, когда они с отцом приносили документы для зачисления.

Свою неуместную шубу она так и тащила в руках, теплые ботинки словно бы весили целую тонну, но она все равно не стала забегать в общагу, чтобы переодеться. Маша слишком боялась опоздать. Впрочем, никто не удивлялся тому, что кто-то одет не по погоде: к внезапным причудам завхоза Зиночки студенты привыкли. В прошлом феврале, например, им пришлось пережить песчаную бурю, а в июне, в самый разгар сессии, коридоры и аудитории захватили стаи бабочек, распевающих героические баллады.

Маша помнила, как на экзамене по истории ее все время перебивало заунывное «И взмахнул он дубинушкой, богатырь, богатырь, дубинушкой из рябинушки»… Тогда Маша, выведенная из себя тем обстоятельством, что ей никак не дают рассказать об истории университета (открыт 23 января 1755 года, зря она, что ли, зубрила даты), вдруг выпалила такой мощи наговор, что с тех пор Циркуль и склонял ее к специализации по лингвистике. А она в чертежники хотела! Как старший, самый любимый брат Димка, капитан дальнего плавания.

Перед административным корпусом была разбита целая клумба аленьких цветочков. Табличка гласила: «Хочешь чудовищных последствий — сорви меня». Вальяжно раскинувшийся на ступеньках мраморный лев лениво разинул свою пасть:

— Кто такая? Зачем?

— Рябова, — оробев, произнесла Маша, — к ректорше…

— К несравненной Алле Дмитриевне, бестолочь, — рявкнул лев и чуть отодвинулся, позволяя ей пройти. Она торопливо взлетела по ступенькам, двери распахнулись, и Маша очутилась в холле, заставленном кадками с фикусами и геранями. На них прыскала водой из бутылки завхоз Зиночка. Юбка ее была экстремально короткой, а пышная грудь едва не выпрыгивала из декольте. Она покосилась на шубу в Машиных руках, и насмешливая улыбка скользнула по полным губам.

— Ну-ка, как тебя там, — с хрипловатой чувственностью произнесла Зиночка, — первое правило студента!

— Что? — испугалась Маша. Неужели она не изучила какой-то обязательный устав или вроде того?

— Проснулся поутру — посмотри в окно, — хмыкнула Зиночка и вернулась к своему занятию.

— А кабинет Аллы Дмитриевны?..

— На втором этаже за оленем.

— За каким оленем? — растерялась Маша.

— Северным вроде.

Лестница нашлась за голубой плюшевой портьерой. Поднявшись по ней, Маша попала в коридор с несколькими дверями. На стене висел план эвакуации, а на прозрачного стеклянного оленя она налетела, не заметив его, и зашипела, ударившись коленом.

— Смотри, куда прешь, — буркнул олень.

Маша осторожно обогнула его и постучала в следующую дверь. Та с пронзительным скрипом отворилась.

В небольшой приемной вздыхал над кипой бумаг древний старичок с пышной белой бородой. Его блестящая лысина отражала свет.

— Нет, ну кабачки-то вам чем не нравятся, — ворчал он себе под нос и выглядел немного сумасшедшим. — Клетчатка! Витамины! А вам лишь бы все картошку трескать, да еще и жареную, вредную. А ЖКТ? А перистальтика?