– Ты со мной не согласишься, – сказала Вирджиния, – но я считаю, что война – это благо, потому что она несет с собой перемены. Когда она закончится, мир станет намного лучше, и это компенсирует все военные потери.

Мать тяжело вздохнула.

– Перемены – это же хорошо, – повторила Вирджиния.

– Насмотрелась я на перемены. – В 1932 году она голосовала за Гувера. Первые месяцы президентства Рузвельта привели ее в ужас. В это время у нее умер муж, и два события смешались у нее в сознании: смерть и утрата, и резкое изменение сложившегося порядка – повсюду эмблемы NRA[9], на улицах – плакаты WPA. – Вот доживешь до моего возраста – увидишь.

– Неужели тебе неважно, что будет с нами через год? Почему тебе это неважно? Это же здорово – так и должно быть.

Миссис Уотсон кольнуло сильное подозрение, кое-что открылось ей с поразительной ясностью, и она спросила:

– Какой он, этот парень?

– Какой парень?

– Который собирается заехать к тебе. Который передумал ехать в Калифорнию.

Вирджиния улыбнулась:

– А-а.

Но не ответила.

– Что за инвалидность у него? – Миссис Уотсон до смерти боялась калек, она запрещала Вирджинии рассказывать о пациентах в больнице. – Он ведь не слепой?

Ничего хуже она не могла себе представить – страшнее была только смерть.

– Кажется, какое-то растяжение спины. Смещение позвонка.

– Сколько ему лет?

– Тридцать примерно.

– Тридцать!

Это было не лучше, чем увечье. Она представила себе Вирджинию с лысеющим мужчиной средних лет в подтяжках.

– Господи! – выдохнула миссис Уотсон.

Она вспомнила, как однажды дочь не на шутку перепугала ее. Это случилось, когда они жили недалеко от Плампойнта, в лачуге на Чесапикском заливе. Детвора носилась по пляжу и собирала бутылки из-под кока-колы, оставленные купальщиками. Бутылки продавались по два цента за штуку, и на вырученные деньги целые толпы детей мчались в парк с аттракционами в Беверли-Биче. Как-то раз после обеда за деньги, полученные от продажи бутылок, Вирджиния наняла какого-то типа покатать ее по заливу на лодке, которая оказалась протекающей посудиной, покрытой раковинами усоногих рачков и насквозь пропахшей водорослями. Почти час лодка качалась на волнах, а миссис Уотсон и ее мужу оставалось лишь в бессильной ярости наблюдать за происходящим, пока, наконец, не истекло купленное на пятьдесят центов время и гребец не причалил к берегу.

– Ну, может, тридцати ему нет, – сказала Вирджиния. – Но он старше меня. – Она снова принялась скручивать машинкой папиросы. – Он много пережил. Но, видимо, сам не отдает себе в этом отчета, все мыкается туда-сюда.

– А что ему нужно? – спросила миссис Уотсон. – Ну, в женщине.

– По-моему, ему ничего не нужно. – Помолчав, она добавила: – Ну, разве что поговорить. А так, хочет стать инженером-электронщиком после войны.

– Когда ты меня с ним познакомишь?

Снова улыбнувшись, Вирджиния сказала:

– Никогда.

– Я хочу, чтобы ты меня с ним познакомила, – миссис Уотсон сама удивилась резкости своего тона.

– Думаю, он уехал в Калифорнию.

– Ничего подобного ты не думаешь. Приведи его, познакомь нас. Или ты не хочешь, чтоб я его видела?

– В этом нет никакого смысла.

– Есть, – настаивала миссис Уотсон. – Мне очень хотелось бы. У него есть машина? Пусть привезет тебя. Как насчет следующих выходных? – Ей просто необходимо было увидеть его у себя, прежде чем что-то произойдет. Сначала пусть приедет сюда. – Конечно, это твоя жизнь, – сказала она. – Ты это понимаешь, и я тоже.

Вирджиния засмеялась.

– Разве не так? – настаивала мать. – Разве это не твоя собственная жизнь?