И вот при всем при этом наш собственный жиденыш – Борухович – прямо мне в глаза говорит: «Да не знаю, не в шефе дело. Я сам себе сроки устанавливаю. Но сейчас, деваться некуда, надо одну штуковину закончить. Хорошо бы, конечно, катануть беззаботно… но сейчас никак…» Ну не жидовня? Ну а что тогда? Мы к нему уже притерпелись, мы к нему принюхались, а он нос воротит. Они уже накушавшись и на чистый воздух хотят. Им надо творчеством заниматься и с нами им как-то несподручно. Они с нас уже все получили, а теперь они эйнштейнов начитавшись, и мы для них слишком примитивны. Ну? Я ж ему дорогу открыл, я ему доступ дал, а он?! Сколько раз зарекался – ну не имей с ними дела, пусть сидят и ждут, когда их всех в Израиль выпустят. Нет! Пожалел. Вытащил. Вот теперь хлебай, Глеб Глебович!

Ипполит Корсунский вылетел из всех к власти приближенных структур как пробка из шампанской бутылки. Удивительное дело, но общественное мнение – а оно существовало, существовало вопреки всем разумным основаниям, – общественное мнение простило ему временное сближение с комсомольцами. Он был тайным героем. Большая наука осталась где-то за холмом. Липа блестяще решал прикладные задачи. Но не в этом было дело. Любые успехи не могли поколебать равнодушия к нему начальства. И в то же время насмешливость, пьянство, открытый блуд сделали его тайным героем. Липа сам не заметил, как общественное мнение назначило ему быть диссидентом, и стало так.

Борьба с инакомыслием (то бишь с диссидентством – это одно и то же) – дело совершенно пустое. Всегда и везде начальство думает одно, а быдло совершенно другое. И любое начальство (если только оно не состоит из кромешных идиотов, а такие случаи тоже не редки) знает это и не особенно волнуется. Ведь у самого начальства тоже есть начальство – более высокое, и по отношению к нему низшее начальство составляет быдло. Это такая нормальная лестница. Но лестница должна куда-то вести. Иначе зачем она? Поэтому должна быть определенная точка или площадка, выше которой уже ничего нет. Для тех, кто находится в этой точке или стоит на этой площадке, все, абсолютно все являются быдлом. Очень важно, чтобы тут не было никаких исключений. Тогда Стоящие Наверху твердо знают, что все их подданные являются инакомыслящими.

А теперь простой и важный вывод: инакомыслие есть доказательство благонамеренности. Все говорят одно, а думают другое. ВСЕ! Кроме Стоящих На Самом Верху. Великая глупость и пустые хлопоты приставать к людям с расспросами: а вы действительно так думаете? А вы не притворяетесь? Конечно, не думают они так, конечно, притворяются. И это абсолютно нормально. И пусть в своем кругу высказываются с любым инакомыслием. И пусть даже круг этот расширяется. Единственное, что нам нужно, это знать – кто, что и где говорит. Больше ничего! Только знать! Вот на это не жалеть никаких средств. Потому что опасность существует. Опасность самая серьезная. Опасность от тех, кто помалкивает. От тех, кто разными способами мешает нам знать, что стоит за их помалкиванием.

Разве мы не слышим и не анализируем анекдоты? Разве мы не знаем, что анекдоты – это народная мудрость, то есть мнение быдла? В коммунизм не верит никто. Абсолютно никто, кроме тех, кто уже сейчас живет при коммунизме или рассчитывает жить при нем в самое ближайшее время, то есть наивысшего начальства. Все ругаются – матом или без мата, в голос или вполголоса – неважно, но все ругаются. Если посылают письмо за границу, обязательно стараются не через почту, а с оказией. Почему? Думают, что с оказией – значит, мимо нас. Вот с этим надо бороться. Вот это опасно. И бороться с этим трудно. Но тут кроется другое – пошло письмо с оказией, и автор уверен, что миновал нас. Хорошо! Но вот мы получаем копию этого письма, и что же? А ничего! Если бы там любая ругань, любое инакомыслие – да ради бога! Так нет же! Там – ничего! Просто письмо как письмо. Спрашивается, а зачем же тогда с оказией? А зачем вообще тогда писать за границу? К чему рисковать-то? Чтобы сообщить, что, дескать, Лиза что-то не та и Миша что-то не тот? Нет, господа-товарищи, вот это молчальник. Тут есть тайный смысл, и открыть его ни сил, ни средств не жаль. И эта зараза уже становится эпидемией.