Июньские сумерки подкрались незаметно, принесли с собой волглую прохладу с реки. Скрипнула калитка – мама пришла, глянула на нее, сидящую на скамье, проворчала недовольно:

– Чего без дела сидишь… Вон полы бы в доме помыла.

– Мам, Сережа приехал.

– Ой, тоже, счастье какое… Наташка-то как его встретила?

– Да ругалась, как обычно.

– Ага. Ну, кто бы сомневался. Ох, с ума с вами сойду… Что за жизнь, господи…

Вздохнув, она тяжело поднялась по ступеням крыльца, вошла в дом. Было слышно, как они тихо переговариваются на кухне, звякают посудой, накрывая стол к ужину.

– Надь… Надь, иди сюда…

Сережа стоял за калиткой, держа Мишеньку за руку, и подзывал ее взмахом ладони.

– Что такое?

– Возьми Мишеньку. Прохладно стало, идите домой.

– А ты?

– Не пойду. Я как раз на последний автобус успеваю. Скажешь, что я уехал.

– Сереж, ну что ты! Не надо… Пойдем домой, там Наташка борща наварила…

– Нет, не могу я. Вот представляешь, не могу больше…

Глянул в глаза, будто плеснул накопившимся отчаянием. Присел на корточки, прижал к себе Мишеньку, поцеловал жадно в пухлые щечки.

– Не скучай, сынок. И помни, я тебя очень люблю. Очень… Ну, все, иди к тете Наде…

Он слегка подтолкнул его, быстро развернулся и пошел прочь. А у девушки слезы на глаза навернулись – так и стояла, пока тот не скрылся за поворотом. И Мишенька молчал грустно, тихо стоял рядом, будто понимал чего…

«Здравствуйте, дорогая Александра Григорьевна. Вы меня не помните, конечно же, – столько лет прошло… Я Сережа Серый из Обуховского детдома, где вы когда-то работали воспитателем. А может, и сейчас работаете, не знаю.

Да, в общем, это и неважно. Вот решил письмо написать… Помните, вы как-то говорили, что, если наступит в жизни трудная минута и не буду знать, как поступить, надо просто сесть и написать кому-нибудь письмо, то есть изложить на бумаге то, что в голове болью крутится, и непонятно, куда ее выплеснуть. Мол, напишешь, потом прочтешь написанное, и все встанет на свои места, в голове прояснится, все ответы-решения сразу найдутся. Ну, вот я и попробую… Озвучу свою беду.

Да, у меня беда, Александра Григорьевна. Вы, наверное, удивитесь, что именно со мной такое стряслось. Помните, как вы говорили, – ты, мол, Сережа, мужичок крепкий, и натура у тебя основательная, вполне жизнеспособная, нигде не пропадешь. Я и сам считал, что не разменяю себя, не растеряю. Буду жить, как все нормальные люди, работать буду, женюсь… Знаете, как я всегда мечтал о нормальной семье, хотел быть самым лучшим отцом своим детям! Так только детдомовец мечтать может – с отчаянной надеждой на счастье. А только, наверное, перемечтал… Ну, то есть мечты эти мне глаза застили, на слепого котенка стал похож. Куда блюдце с молоком поставили, туда и побежал не глядя. Когда женился, думал, в лепешку разобьюсь для жены, для детей, даже для тещи! И впрямь старался, как тот дурак, которого заставили богу молиться, а он лоб расшиб. Я же им всю душу, все сердце на тарелочке с голубой каемочкой…

Наверное, в этом главная ошибка и заключается – нельзя так увлекаться радостным старанием-то. Ведь кажется – чем больше стараешься, тем больше тебя любить будут… Нет, это вовсе не так, слишком поздно я это понял. Чем больше стараешься, тем больше тебя за человека не считают. А уж любить… Теперь и не знаю – любила ли меня жена, когда замуж за меня выходила? Хотя чего себя тешить этим «знаю, не знаю»… Конечно, не любила. Просто каждой женщине замуж хочется, чтоб семья была, чтоб все как у всех, по-людски. А тут я на горизонте высветился – слепой котенок…