– Да уж, все вспомните еще, как хорошо когда-то было! И про партию вспомните, и про бесплатные путевки, и про бесплатные квартиры… Погодите, погодите, еще и не так взвоете… – тихо, сквозь зубы, проговорила мама, глядя в окно.

– Ну, завелась… – обреченно подняла глаза к потолку Наташка. – Может, хватит уже? Надька, накапай маме валерьянки, слышь?

– Да не надо мне твоей валерьянки, сама пей! Или для муженька своего голозадого припаси, когда с деньгами приедет! Посмотрим еще на его великие заработки…

Сережа приехал на следующей неделе, в пятницу, ближе к вечеру. Они с Наташкой одни дома были, мама в магазин ушла, там как раз к вечеру обещали венгерских кур выкинуть. Зашел тихо, сел на стул в кухне, устало сложил руки на стол. А Наташка, бессовестная, нет чтоб доброе слово сказать, сразу с вопросом кинулась:

– Ну, чего молчишь? Как устроился, заработал хоть что-нибудь?

Сережа лишь горько усмехнулся, полез во внутренний карман куртки, выложил на стол свернутую пополам тоненькую пачку купюр.

– Здесь двадцать тысяч, Наташ. Все, что заработал.

– Сколько, сколько? Двадцать тысяч? Это что, деньги, по-твоему? Да это ж один раз на рынок сходить, и то не хватит!

– Я же только устроился… Вон Сашку упросил аванс дать…

– Да мне какое дело, кого ты там упросил? А чем я ребенка кормить должна? Святым духом? Ты отец ему или кто? Не-е-ет, мама-то права, не будет с тебя толку…

Надя, сидя в соседней комнате, с ужасом вслушивалась в Наташкин восходящий по спирали гневный и уже привычный монолог, не замечая, как шепчет тихо, неприкаянно:

– Да не молчи, не молчи, Сереж… Ну же, ответь… Возьми и закричи также… Что же ты…

Нет, не ответил. Не закричал. Да и то – было бы странно, если бы в самом деле взял и закричал в ответ. И не потому, что не умеет или окончательно смирился, а просто… Противно, наверное. Устал, как любой человек, от постоянно направленного в его сторону раздражения.

Дверь хлопнула… Ушел? Ну да, наверное, если Наташка вдруг осеклась на полуслове. Выглянула на кухню – точно, сестра одна, повернулась к плите, сыплет в кастрюлю капусту с разделочной доски, бурчит что-то под нос, выплевывая остатки злобного недовольства. Тихо, на цыпочках, девушка прокралась за ее спиной, выскочила на крыльцо…

Ага, вон Сережа уже за калиткой, быстро идет по улице. Руки в карманах брюк, спина напряжена. Оглянулся на ее зов, улыбнулся грустно:

– А, Надюха, привет…

– Сереж… Ты куда?

– В садик, за Мишенькой. Соскучился, сил нет.

– Можно с тобой?

– Нет, Надь, не надо, я сам… Мне одному надо побыть…

– А… Ну ладно. Не расстраивайся…

Он лишь рукой махнул, отвернулся, быстро пошел вдоль утопающих в сирени палисадников. Девушка постояла, растерянно глядя ему вслед… Потом вернулась во двор, села на скамейку-качалку, любимое место под старой липой, оттолкнулась носком от земли. Взвизгнули ржавые железные крепления, огласив тоскливыми звуками двор. Выскочила на крыльцо Наташка, огляделась тревожно:

– Надьк, а Серега-то где?

– Он за Мишенькой в садик пошел. Сказал, соскучился.

– А… Ну ладно.

– Наташ, зачем ты опять орешь на него? Он вон какой уставший приехал…

– А не твое сопливое дело, зачем! Мой муж, хочу и ору, поняла? Днем наору, ночью приласкаю… Да все так живут, не бери в голову. Сама потом на своего орать станешь.

– Не стану. Ни за что.

– Ой, ой… Это мы еще посмотрим… Вырасти сначала, потом умничай…

Потянувшись, она зевнула во весь рот, содрогнулась, зябко сплела рыхлые руки под грудью.

– Ладно, пойду борщ доваривать, все-таки муж приехал как-никак…

Вот в этом вся Наташка. Сначала выплеснет из себя злобу, потом мурлыкает. А что злость в кого-то влетела и творит свои черные дела, ей уже и дела нет… Успокоилась, пошла борщ варить. Еще и нахально подпевает мелодии, льющейся из кухонного радиоприемника: «За тыщу верст холода да вьюга, нам не хватает с тобой друг друга…»