– Рассказывала мне тетка Лида, как вчера бывшего твоего в лужу усадила. – Алена хихикнула. – Ему это небось хуже горькой редьки было – вот так его при девице опустили.

– А то. – Вике не хотелось вспоминать вчерашнее, да от Алены не отвяжешься. – Он подтяжку сделал, а тут – мужчина, уймите вашу дочь!

– Так и ездит на твоей машине, вот же сволочь.

– Ага. – Вика поднялась и отряхнула юбку. – Алена, не хочу я об этом говорить. Моя жизнь закончилась – в том, привычном смысле. Я опустилась на самое дно, и выхода отсюда уже нет, и давай оставим эти разговоры.

– Ты хочешь сказать, что жить здесь – это самое дно?

– Не заводись. – Вика спустилась с бугорка и встала в полосу, освещенную солнцем. – Ты отлично знаешь, что я хочу сказать, к чему утрировать и передергивать, цепляясь к формулировкам.

Она пошла в сад, думая о том, что совершенно напрасно не нашла смелости покончить с собой в колонии, а здесь, в этом доме – нет, нельзя. Это светлое место, осененное счастливыми воспоминаниями. Впрочем, остается надежда, что ее может, например, сбить машина.

– Когда меня не станет, этот дом будет твой. – Вика прижалась спиной к каштану, когда-то посаженному для нее дедом. – Не пили этот каштан, он красивый.

Алена плюнула в сердцах и тоже поднялась. Ей хочется стукнуть Вику по голове, до того она разозлилась на подругу, но даже этого она не может себе позволить. За три года от той Вики, которую она знала, ничего не осталось, вернулся человеческий обломок, который пока еще функционирует, но Алена знает: в любой момент, придя в этот двор, она может застать подругу висящей в петле.

Но видеть Вику такой она тоже не может, а как исцелить ее раны, не знает.

– Ладно, поговорили. – Алена тоже спустилась в сад и, встав с другой стороны каштана, посмотрела вверх. – Смотри, Вика, листья как кружево.

– Ага. – Вика тоже подняла голову и посмотрела вверх, где сквозь листья проглядывало летнее небо. – А помнишь, как мы в каменном карьере прыгали со скалы в воду, а пацаны боялись?

– Еще бы! – Алена хихикнула. – Все боялись.

– Я тоже боялась. – Вика вздохнула. – И до сих пор боюсь. Я тогда, в первый раз, не думала даже, как оно будет – прыгнула, и все, и уже лечу вниз, в животе ужас, мимо красноватая скала летит, и страшно… Выплыла, смотрю – а наши наверху стоят, высоко-высоко.

– Мы тогда раза по три прыгнули. – Алена засмеялась. – Я тоже боялась, но сам факт, что мы им всем носы утерли, сильно грел душу.

– Однозначно.

Когда они вспоминали детство, у Вики словно тьма отступала с души. И словно снова они беззаботны и счастливы.

И все еще живы.

– Идем, там жаркое стынет, поешь. – Алена толкнула Вику плечом. – Хватит раскисать. Кстати, я хочу купить у тебя огурцов для кафе.

– Спятила? – Вика хмыкнула. – Бочонок в погребе, спустись да набери, делов-то.

– Мне нужен весь бочонок и через месяц еще один. – Алена покосилась на Вику. – И наливочки тоже купила бы… Есть наливка-то?

– Есть чуть-чуть. – Вика улыбнулась, вспомнив ряды разнокалиберных бутылок на полке в погребе. – Но малины много.

Малинник за домом был еще бабушкин, но по весне Вика взяла саженцев у бабки Варвары, и малина разрослась в промышленных масштабах, Вика едва успевала ее срывать и пускать в дело. Бутылки брала у Алены в кафе, там всегда было много бутылок. Конечно, Алена поняла, откуда дровишки – наливки, которые делала бабка Варвара, славились далеко в округе, и понятно было, что бабка поделилась с Викой рецептом, что дело вообще небывалое, но вопросов подруге она не задавала. Вика сама расскажет, если посчитает нужным, а не расскажет – значит, не расскажет, что ж.