Я мечтал, а вороны начинали кричать – значит, просыпались, и начинался день.

Свечи длинными руками из воска стекли под стол и давно погасли, на них сквозь мутное круглое окно наползало солнце и рисовало на стене тенями причудливые узоры. Одна свеча была картой, а вторая компасом, что кивал головой под морскую качку ровно на север. Еще одна была указателем на спиритической доске, и если подставить к стене алфавит, она тенью выводила приветствия дню на всех языках природы. Я направлялся на юг, и с каждым часом солнце светило все жарче. Уже издалека я почувствовал запах свежих цитрусов, ветра принесли мне его с вестью о том, что суша совсем рядом. Я натянул паруса и вдохнул поглубже, надеясь разобрать запах кофе, хотя и не знал, что искал.

Остров казался совершенно пустым, и я радостно брёл вглубь, разглядывая шелковый песок под ногами. Он искрился и отсвечивал пуще любых зеркал.

Начинался дождь. Я давно не видел дождя, обычно обгонял его на поворотах, течение было в моей команде – мы вместе ускользали от дождя с силой ветра. Здесь же, на острове, я был совсем один. Ветер затерялся в листве, а течение скучало где-то далеко позади, там же, где остался корабль и вся моя жизнь. Дождь смеялся и падал мне на лицо. Наконец-то мы встретились. «Здравствуй».

Кто-то пошевелился между деревьев. Вгляделся: я был совсем один. Или не один вовсе, но людей рядом точно не было. Я мало что знал о лесных существах, так как редко бывал на суше. Если ты ходишь по земле и не проводишь 90% жизни в море, нам будет сложно вести разговор. Говорят, моя речь уже походит на шумы волн: земные люди слышат ритм в моей речи, что напоминает им монотонное общение большой воды с берегом. Говорят, их качает взад и вперёд, будто щиколотки глотает большая волна, а потом утягивает на дно сор из-под твоих пальцев. Говорят, я сам качаюсь, когда говорю, и по моему ритму можно понять, спокойно ли сейчас море.

Я ничего не знал о лесных существах, но слышал, что они черпают энергию из самой земли. Обнимают деревья, шепчут им вопросы, а другие земные люди получают ответы на другом конце бескрайнего леса. К счастью, я оказался во фруктовом саду. Здесь я мог встретить разве что смикту – хитрую любительницу сладкой ягоды и сочных плодов. Именно она и виляла между стволами как в самом хитром лабиринте. Еще бы, это ведь её дом.

«Как тебя зовут, хитрая смикта?» – я улыбался, ведь, кажется, уже был с ней знаком.

«Ты знаешь, мой милый, ты знаешь, – хихикая и прячась говорила она. – А вот я, видимо, должна познакомиться с тобой заново, да, Дневной Сын? Так тебя теперь зовут?». Смекалистая и острая на язык она ловко подбирала слова. «Ты можешь звать меня как захочешь, родная. Это всего лишь звание, которое я получил в наследство от деда», – мы были знакомы с Умной Литой практически с самого рождения. Смикты не сразу получают свой дар невидимости, он долго пробуждается в них, вместе с тем, как растёт тягость к сладкому. И если сладким для них окажутся фрукты и ягоды, они становятся смиктами, светлыми духами садов, а если шоколад и орехи, то кейрами – темными зельеварами и заклинательницами, что умеют шепотом менять материю и свойства напитка. Деление на светлых и тёмных условное – как деление на день и ночь. Так, мой дед Сказочник Волк был приверженцем ночи: Луна отвечает за чувства, эмоции, она лелеет наши сны и надежды. А я – Дневной Сын, мне Солнце даёт энергию, силу, такую, что позволяет обходиться без сна. Правда, я ещё тогда не знал обо всем, что даёт мне мое новое имя. И если тёмные кейры под руководством ночи управляли материей, могли заполнять воздух своим запахом и проникать им в умы, то дневные смикты получали возможность растворятся в воздухе, быть видениями, бликами солнца, случайно пробежавшими по лицу. Они слышали сладость плодов и могли издалека ткнуть на самое вкусное яблоко на всем острове.