– Дрыщ? – тут меня осенило. – Худой такой, дёрганный? Игорь?

– Наверное, – Рыжов дёрнул плечом. – Не знаю я его имени, Борода его кличкой какой-то называл, дурацкая такая, – парень на секунду завис. – Не помню.

– Ясно, – теперь завис я, размышляя над ситуацией.

Однако, молодец Николай Николаевич, не ожидал от него такого подарка. Не каждый сможет после таких признаний к чужому несчастью и глупости по-человечески отнестись, да ещё и продолжить помогать. Хотя чего я мог ожидать, если знал соседа только малым ребёнком?

– Адвокат что говорит?

– Молчать велено. Если всплывёт, всё отрицать. Факт воровства доказать сложно, вещи я не продавал, выкинул тогда и всё. Если подельники… – Фёдор изменился в лице, прикрыл глаза, вдохнул-выдохнул и продолжил. – Если будут сдавать, адвокат будет настаивать на оговоре, как-то так.

– Будем надеяться на лучшее, – я дружески толкнул скукоженного Рыжова в плечо. – Соберись, Фёдор, тебе в тюрьму точно нельзя, тебе мать лечить надо, и пацана поднимать. Оксане одной тяжело будет.

– Да знаю я, – вскинулся парень. – Ты думаешь, не знаю? Исправить-то ничего нельзя. Я как в тумане был, не соображал, что делаю. Или соображал, но всё равно делал. Вот и получаю теперь, что заслуживаю!

Рыжов стукнул кулаком по деревянному столу вышки и замолчал, тяжело дыша.

– Если меня посадят, это же позор на всю семью… Оксанку отчислят, Ваньку затравят…

– Оксана-то здесь при чём? – удивился я.

– Брат-сиделец, думаешь, с таким пятном в биографии в институтах оставляют?

– Дык времена сейчас другие. Разговоры, понятное дело, будут, и за спиной, и в глаза, но Оксана – девушка сильная, сдюжит. Да и выбор невелик: или доучиться и получить хорошую профессию, или в уборщицы. Не дрейфь, Фёдор, прорвёмся! А вот и наш герой! – не давая Рыжову ответить, с улыбкой оповестил я, глядя на выгоревший вихор, мелькнувший на ступенях. – Поднимайся давай. Мы тебя заждались.

Ванька шмыгнул носом и продолжил свой путь на голгофу, то бишь на спасательную вышку. Фёдор развернулся лицом к брату с суровым лицом, держа в открытой ладони отцовский ножик.

Младший Рыжов глянул на меня, презрительно оттопырив нижнюю губу, всем своим видом показывая, что он думает о предателе. Я едва сдерживался, чтобы не заржать, если честно. Уж больно сцена напоминала картину какого-то художника «Опять двойка»: осуждающие мы вокруг стула и «двоечник» Иван, осознающий свою вину, но уверенный в своей правоте.

– Ну? – сурово спросил старший Рыжов у несостоявшегося героя-мстителя-за-честь-брата.

– Я больше не буду, – покаянно промычал Иван, не поднимая глаз.

– Не будешь? – прошипел Фёдор. – Ах, не будешь? – ножик скрылся в кармане, а рассерженный парень принялся расстёгивать ремень на штанах.

– Федь, ты чего? Мы ж на пляже! – я просто офонарел от происходящего.

– Ничего, – вытягивая ремень из петелек, складывая его пополам, процедил Рыжов. – В следующий раз неповадно будет. Пробежит через весь город, начнёт думать, что делает. Причём думать не жопой, а головой! Тебе мозги для чего даны? Чтобы думать или чтобы сопли жевать? – рявкнул Фёдор.

– Федь… Прости-и-и… – на Ваньку жалко было смотреть: огромные глаза, налитые слезами, бледное лицо, закушенная нижняя губа. Честно говоря, я не мог понять, осознал или нет пацан, какую глупость едва не совершил.

Любая детская шалость, глупость почти всегда начинается с игры, потому что никто и никогда не объясняет детям, что смерть – это не шутки. Отчего-то мы старательно скрываем факт человеческой смертности, уверяем, что родственники уехали или ушли в лучший мир, оставляя в детское сознание факт иллюзии жизни. И детское бесстрашие ведёт к экспериментам, которые порой оборачиваются страшными последствиями.