Да еще пахло горелым.

Да еще кто-то на улице принялся вопить так, что хотелось пустить себе пулю в лоб.

– Ах ты, хромосомная аберрация, Митька, паршивец! Ты что же это себе позволяешь с утра пораньше! Чаво?! Это ты так мотоцикл чинишь?! Ты не мотоцикл чинишь, ты теорию Дарвина нарушаешь, ошибка в пептидной цепочке! А ну, глуши свою технику немедля!

Вышеприведенный монолог Викентий, не вставая с дивана, слушал с чувством глубокого удовлетворения. Реальность, благословенная проза обыденности и безмятежности бытия возвращалась к нему. И немалую роль в этом сыграли дворовый байкер Митька, у которого беспрестанно ломалась его «хонда» собственной сборки, и ругавшая Митьку почетная пенсионерка Зинаида Геннадьевна Мендель-Морган. Зинаида Геннадьевна всю свою жизнь отдала науке – работала уборщицей в НИИ цитологии и генетики – и потому считала своим гражданским долгом воспитывать байкера Митьку согласно постулатам хромосомной теории… Митька воспитанию поддавался плохо. Поэтому при каждой новой починке его «хонда» воняла еще пуще и отравляла атмосферу так, словно во дворе их многоэтажки побывали кошонгри.

Что?!

Викентий вскочил с дивана как ошпаренный. Затравленно оглядел привычный бардак в своей комнате и ринулся на кухню.

И все вспомнил.

Нет, на кухне не было осколков оплавленного почерневшего стекла, обгорелых стен и слоя жирного пепла на полу. Кухня оставалась абсолютно обычной кухней застарелого холостяка и лишенной какого бы то ни было признака того, что здесь произошло вчера.

Произошло вчера…

«Стоп, – сказал себе Викентий. – А произошло ли?»

Он прошел в гостиную, где обычно принимал своих клиенток.

Стол, на котором вчера лежала обнаженная девушка по имени Надежда, имел вид совершенно целомудренный и даже деловитый. На гладкой плюшевой скатерти в идеальном порядке лежали колоды карт Таро, магический кристалл блестел согласно прейскуранту и рекламному проспекту, но самое главное…

Все было чисто.

Катастрофически и идеально чисто.

Даже мама Викентия (упокой, Господи, ее душу!) не смогла бы добиться такой идеальной чистоты.

– Не понимаю, – повторял Викентий, бродя по всей своей изумительно прибранной квартире, – не понимаю. А была ли девочка? Надя, Надя, Наденька… Африканская вдова…

И тут бывший психиатр замер над старенькой тумбочкой, что стояла в углу коридора. Потому что на тумбочке лежала очень знакомая вещь. Барсетка Степана, которую тот вчера совершенно точно забрал, прижимая к груди, словно мать – младенца. И Викентий точно об этом помнил!

Викентий, безусловно, был плохим магом. Даже отвратительным. Но как психиатр он свое дело знал. И поэтому понимал, что состояние, при котором человек просыпается в твердом убеждении, что вчера с ним происходило нечто ирреальное, в клинической психиатрии имеет целый ряд определений и вполне поддается медикаментозному лечению.

– У меня переутомление на почве постоянного общения с оккультно-озабоченными клиентами, – самодиагностировался Викентий, осторожно прикасаясь к барсетке, чтобы убедиться в ее материальности. – Следует прервать на время практику, отменить все встречи – и в Тарусу, к двоюродному брату. Жить в деревянном доме с некрашеными полами, по утрам обливаться ледяной водой из колодца, спать на сеновале. Иначе меня самого ждет какой-нибудь мрачный диагноз. Ведь я прекрасно понимаю, что вчера ничего не было! Я проводил клиентку, ту, которую демоны насилуют, потом мы трепались и пили пиво со Степаном, Степан ушел, и вот тогда я услышал звонок и пришла Надежда. Черт, какая Надежда! Не было ее! И нет! Она рассыпалась пеплом у меня в руках, но этот пепел тоже бесследно исчез! А то, что мы не воспринимаем как ощущение, не существует! И хватит об этом!!! И Степан, значит, за своей барсеткой вовсе не возвращался! Померещилось мне это все! Померещилось!!!