Сказала – и заметно погрустнела:
– Да и покойный дед мог бы гордиться внуком. Вы знаете, Володя, сын моей сестры, осиротел и был воспитан дедом, тот с ним подолгу жил в Отраде… Теперь племянник для меня почти как сын.
Она умолкла, и, оцепенев, будто ушла в себя.
Шарлемань тактично подождал и не осмелился нарушить её молчания.
Вскоре она сама будто очнулась, даже смущённо извинилась… И чтобы снять возникшую неловкость, позвала горничную и заказала кофе. («Да что же я, ведь помню – обещала!»)
– Однако, я совсем вас утомила. Ведь вы приехали потолковать о деле. Итак, что вы решили, Шарлемань?
А архитектор вдруг замялся и смутился…
Она заметила:
– Вас очевидно что-то беспокоит. Пожалуйста, если могу помочь…
– Я вам безмерно благодарен за доверие, – начал предельно осторожно Шарлемань, – хотя, по правде, вынужден признаться, что мне покоя не даёт один вопрос…
– Да? Что такое?
– Скажите, почему вы выбрали меня?
Глава 7. Паломницы
– Подобного вопроса я ждала. Пожалуй, расскажу. Однако, – Екатерина Владимировна взглянула испытующе, – вам придётся запастись терпением…
Архитектор кивнул, выражая готовность. Меж тем внесли поднос с кофейным «тет-а-тет» и тарталетками. Она взяла наполненную чашку, как будто согревая зябнущие пальцы о горячие края.
– Вы знаете, моя кузина, Анна Алексеевна…
Шарлемань тут же напрягся, стараясь внешне сохранять невозмутимость…
– Графиня Анна Алексеевна, будучи бездетной, была привязана к покойному Володе. Тогда она жила подолгу в Петербурге, и он старался навещать её. Графиня полюбила его с материнской нежностью. Она была с Володей и в его последние часы, он в муках умер на её руках. Я не успела. Мне, в подмосковное имение, известие послали слишком поздно.
На это Шарлемань сочувственно кивнул. Рассказчица продолжила:
– Графиня после гибели Володи всё больше отгораживалась от людей. Анна общалась со своим духовником и преподобный Фотий заменял ей всех.
Рассказчица, вздохнув, поставила на столик чашку.
– Все знают, сколько лет они дружны. Анна является его духовной дочерью. А если и до вас дошли все эти россказни, – она поморщилась, – грязные сплетни… Поверьте – в этом нет и слова правды. Всё глупая пустая болтовня. – госпожа Новосильцева грустно махнула рукой.
Однако Шарлемань пожал плечами, выказывая недопонимание…
– Хотя о чём я! – спохватилась пожилая дама. – Вы, вероятно, лютеранин! Сии перипетии вам не близки.
Шарлемань осторожно кивнул:
– Я лютеранин. Но слухов не приемлю вовсе не от этого. Притом, считаю, что христиане друг друга понимать должны. Язык для чтения молитвы никак не умаляет смысла. Но смысл молитвы на понятном языке доходчивее для ума. Вы, православные, молитесь сердцем. А мы, лютеране – с умом. То и другое уважаемо.
На это Новосильцева заметила:
– У лютеран и к телу уважения поболее… Вериг, да власяниц у вас не носят.
– Да разве тело уважения не достойно? Бог даровал нам плоть и силу, благословил труды. Телу потребен труд, а не мучения. Евангелия самоистязаниям не учит.
Здесь собеседница с печальной улыбкой кивнула.
– Что спорить. Ведь и в нашей православной патриархии склоняются к подобным рассуждениям. Особенно, в столичной Митрополии. Да, да. Немудрено, что преподобный Фотий с его аскезой и веригами стал не в чести в столице. Здесь укрощения плоти не приемлют.
(Шарлемань, внимательно и с интересом слушал.)
– Потом вышел скандал с кадетским корпусом…
(Лицо архитектора выразило удивление.)
– Да, на духовную стезю Его высокопреподобие подался со стези военной. А, будучи уже в высоком сане, стал законоучителем в Кадетском, и там преподавал немало лет. Покуда генерал-инспектор из масонов не усомнился в здравомыслии его. У нас, вы знаете, известно как, – кто неугоден, тот уж и безумен.