Ой, ну чего лукавить? Чего бы она ещё бегала на эти задворки гремучего угрюмого чудовища с жёлтыми глазищами в бельмах масла и пыли – «Санкт-Петербургского патронного завода» – так и гнусавит по-прежнему, со снобистским апломбом, гипсовая надпись на фронтоне. Да, что ни говори, но пример других курсисток, подвизавшихся «делу народного просвещения» с тем, чтобы услышать в описании самой себя третьими лицами – революционерка, и на неё, как ни странно, много подействовал. Хотя уж кому-кому, а Вареньке не грозило, чтобы это был единственный лестный эпитет к её характеристике в кругу собеседников, тонущих в табачном дыму. Ей там законно полагались ещё и «загадочная, неприступная, таинственная»… Так безбожно врала себе Варвара и даже знала, что врёт. Знала, что все эти романтические «арабески» вянут под приговором «благовоспитанной», – званием, по нынешним временам, пошлым и унизительным. Как тут если не прославиться, то хоть за глаза прослыть «революционеркой»? Не «миленькой, соблазнительной, кокоткой» (что в глубине души она, может, даже и приветствовала бы), а вот чуть ли не с прокламациями за пазухой и с револьвером в ридикюле – «р-революционеркой»!

Варвара сама себе состроила виновато-игривую рожицу, весьма заинтересовавшую какого-то тощего юношу в куцей студенческой шинели. Юношу, вышедшего как раз из одной из несчётных трактирных нор Литейного и, должно быть, принявшего её гримаску на свой счёт. На это Варвара тотчас состроила другую – ту самую «фребеличку» или «классную даму», что так портила ей «современную» репутацию, делая совершенно «несовременной».

Студент-переросток прямо-таки шарахнулся, и Варвара, не выдержав, прыснула в нитяную перчатку.

«А ведь сработало же!» – это не насчёт «классной дамы и фребелички», это насчёт революционерки, радостно подумалось ей, когда она нырнула в подворотню, ведущую за угол эклектичного дома «Самолёта», дома пароходной компании.

Да у неё со времён старших классов гимназии не было столько «воздыхателей», как теперь, в новой роли. Да и те что были? Именно, что «воздыхатели» – необъявленные, не изъявившие ещё своих чувств. «Оглашенных» так и вовсе никогда не было за все 24 года её долгой и пронзительно одинокой жизни, – подыгрывая лирическому герою внутри себя, Варвара посуровела, опустила глаза. Ни дать ни взять, вериги одиночества понесла под любимым английским костюмом цвета «Аделаида».

Впрочем, тут же Варя стряхнула невидимые цепи, расправила плечи так, чтобы и грудь чётче обрисовалась. Неинтересно уже нести вериги одиночества. Теперь – есть Он. И именно к Нему она сейчас и идёт в рабочую школу. К «оглашенному» – объявленному по всем правилам Домостроя. Хоть это, по теперешним временам, даже предосудительно как-то, но из песни, то есть из семейной хроники, теперь не выкинешь: с представлением папа, прошением руки и сердца, с помолвкой в кругу родни и друзей – со всей, как говорила сестрёнка, «епитимьей».

Как же потешалась со всей этой «мерехлюндии» Кира! Вот уж революционерка по существу, так сказать, а не по форме. А ведь никакой даже не прогрессист, не то, чтобы социалистка. Вообще, чёрт его знает, что такое. Декадентка, что ли? Просто «эмансипэ»? А то уже и мистик. За ней и не уследишь…

Петроград. Март. Литейный мост

– Петроград чумной какой-то стал. Весь дышит оккультизмом. Куда ни зайдёшь – если не на спиритическом сеансе очутишься, то на американской лекции по Блаватской…

Её спутник смеётся, а Кира недовольно хмурится, не зная, то ли улыбнуться сейчас сочувственно, поддакнуть, то ли воззриться на собеседника с сумрачным недоумением, мол, «а вы бывали в хрустальных эфирах Тибета, что вам так смешно?..»