– Но все гарантии для России были оговорены ещё до начала операции в Дарданеллах…

– Болгарский вопрос тогда не рассматривался. Греческий… вы же знаете отношение государя к Константину. – Сергей Дмитриевич явно хотел что-то добавить, возможно, нечто связанное с греческим царём, но вернулся к прежней теме: – И вообще я уверен, что разобщения между австро-германцами и Турцией можно было с меньшим риском достигнуть, направив союзные войска из Македонии на болгарскую границу. Это парализовало бы воинственные поползновения царя Фердинанда и пресекло бы возможность его измены. Когда Галлипольская экспедиция была окончательно решена нашими союзниками и когда Бьюкенен и Палеолог заявили мне об этом, мне стоило большого труда скрыть неприятное впечатление, которое произвело на меня это известие. Я ограничился тем, что сказал им: «Помните, что вы предпринимаете эту экспедицию не по моей просьбе».

– Да, наверное… – Алексей Иванович ещё раз посмотрел на большую карту. – Появления сильного союзного отряда в нужный момент в Салониках и в долине Вардара было бы, вероятно, достаточно, чтобы удержать Болгарию от вмешательства в войну и спасти десятки тысяч жизней.

Сергей Дмитриевич ещё раз внимательно посмотрел на Иванова и спросил:

– Не без оснований ли у меня складывается впечатление, что вы чем-то дополнительно обеспокоены? Спасение жизней – не конкретное ли?

– Да, проблемы личного характера. Но я не полагал, что это так заметно, – ответил Алексей Иванович.

– Ваши «проблемы личного характера» не связаны ли с отсутствием «сильного союзного отряда в нужный момент»?

– Нет. Не конкретно союзнического, о котором мы говорили. Любой другой сильной части в нужном месте.

– Ваш сын, штабс-капитан, помнится, во Второй армии? – Сазонов чуть не употребил глагол прошедшего времени, «был», но вовремя осёкся. – Дурные известия?

– Никаких. – Алексей Иванович не удержался, потёр лоб. – Ни дурных, ни благоприятных.

– Как так? Он в окружение попал?

– Точнее – пропал в окружении. Вместе с известной частью полка.

– Но сведений о гибели, как я понял, нет. Может быть, он в плену?

Статский советник помрачнел и поджал губы. Но почти без паузы бросил:

– Полагаю, сдача в плен едва ли совместима с его понятиями о чести русского офицера.

Сазонов примирительно поднял ладонь.

– Попасть и сдаться – вещи разные. Могло быть ранение, контузия – мало ли что на войне бывает.

– Да, можно допустить… Но в германских списках пленных офицеров его нет.

– Вот уж позвольте с вами не согласиться, Алексей Иванович, – перебил его министр. – Ни за что не поверю, что там нет ни одного капитана Иванова. А уж имя-отчество могли, даже с немецкой педантичностью, транскрибировать по-своему. Мы вот тоже их Хайнриха Хайне Генрихом Гейне кличем.

Воцарилась долгая пауза. Затем Сазонов сказал:

– Не следует прекращать поиски. Кроме германских сводок есть и другие источники. Вам ли не знать? Нет ничего тягостнее, как становиться на путь отречения и жертв, предвидя их бесполезность. Но в вашем случае надежда не погибла.

Петроград. Литейный. Задворки патронного завода

Наверное, тому виной и Васькин пример: то ввалится с горячечным румянцем на щеках после свидания, закружит в пантомимическом вальсе, то, наоборот, отмахнётся как от мухи, страдальчески грызя ногти.

И капель апрельская в ту же прелюдию звонкими нотами, и хор анафемский за лепниной потолка с чердака…

«Ах, как чудно жить! Какая бы гадость не творилась в головах и на улицах…»

Кстати, об улицах. Варвара брезгливо сморщила носик с веснушками, побледневшими за зиму, оглянулась кругом в поисках и подскакала на одной ноге к коновязному чугунному столбу у ворот проходного двора, оттерла о ребристый столб опойковый носик ботинка, избавляясь от склизкого комка рыбьей требухи.