Молодой человек смертельно боялся, как бы доктор Наккар, движимый излишней доброжелательностью, не подыскал ему какое-нибудь место. Ведь в этом случае он, Оноре, превратится

«…в писца, в машину, в манежную лошадь, которая покорно ходит по кругу, пьет, ест и спит в положенные часы. Я стану тогда как все. И люди называют жизнью это вращение мельничного колеса, этот постоянный возврат к одному и тому же? Если бы еще кто-нибудь освещал мое унылое существование своей прелестью! Мне пока не довелось срывать цветы жизни, а ведь я сейчас как раз в том неповторимом возрасте, когда они распускаются! Для чего мне богатство и удовольствия в шестьдесят лет? К чему пышные актерские наряды тому, кто больше не живет, а лишь наблюдает чужую жизнь, как зритель, уплативший за место в театре? Всякий старик подобен человеку, который уже отобедал и взирает на тех, кто только принимается за трапезу. Так вот, моя тарелка пуста, на ней нет позолоты, стол покрыт жалкой скатертью, кушанья безвкусны. Я голоден, а насытиться нечем! Чего я хочу?.. Рябчиков! Ведь у меня только две страсти: любовь и слава; пока что я не удовлетворил ни одной из них, неужели так никогда и не удовлетворю?..»

«У меня только две страсти: любовь и слава» – вот его излюбленная фраза. Какой юноша с сильным характером не произносил ее? Но молодой Бальзак чувствует себя ненасытным. Он жаждет обладать миром и боится обмануться в своих надеждах. С октября он несколько успокаивается. Участь писца ему больше, видимо, не угрожает, ибо сотрудничество с Ле Пуатвеном начинает приносить плоды. Книгопродавец Юбер, чья лавка помещается в деревянных галереях Пале-Рояля, купил у молодых авторов за восемьсот франков роман «Наследница Бирага», который они подписали: «Вьейрглэ и лорд Рооне» («Рооне» – анаграмма «Оноре»). Книга эта, по признанию Бальзака, «сущее литературное свинство». Злодей стремится завладеть наследством; речь идет о семейной тайне, вмешивается нежданный покровитель. Однако образы двух старых вояк, комических персонажей, навеянные Вальтером Скоттом, нарисованы довольно правдиво. Роман, должно быть, неплохо разошелся, потому что за следующий – «Жан-Луи, или Обретенная дочь» – книгоиздатель заплатил уже тысячу двести франков. Публиковать подобные книги было унизительно, но зато как приятно говорить близким: «Я зарабатываю себе на жизнь». Впрочем, все ли так уж плохо в этих опусах? Силач Жан-Луи походил на Пантагрюэля. А ловкость, с которой Бальзак переплетал нити запутанной интриги, напоминала порою Бомарше. Несмотря на множество нелепостей, живость действия и мастерство рассказчика немало обещали. Подражание готовым образцам помогало рождению нового писателя, который, сам того не подозревая, отмечал свои романы печатью дарования. Однако постоянная нужда в деньгах вредила его таланту, заставляла работать слишком торопливо. В мыслях Бальзака уже то и дело возникали цифры: «Если я продам за две тысячи франков роман „Клотильда Лузиньянская, или Красавец-еврей“, который напишу один, и если я буду публиковать по четыре романа в год, то разбогатею». Действительно, он зарабатывал бы тогда больше денег, чем получал его отец в Интендантском ведомстве. Однако все эти подсчеты были лишь плодом фантазии Оноре.

Он сообщал Лоре грустные новости о чете Монзэгль. Со дня свадьбы Лоранс хворала, у нее были нервные припадки, и она теряла свои чудесные темные волосы. Муж ездил на охоту, оставляя ее одну. Больная, тоскуя вдали от родных, она читала «Дух законов» Монтескьё в «большой гостиной, казавшейся особенно мрачной». Сразу же после женитьбы кредиторы начали преследовать Монзэгля, ибо Трубадур был в долгу как в шелку. Лоранс, вся в слезах, приехала в Вильпаризи жаловаться на мужа. Госпожа Саламбье заявила, что супруг ее внучки вовсе не «орел», а просто негодяй и распутник, который «даже самого Великого Могола разорит». Подобно зятю и внуку, бабуля любила исторические сравнения, у нее была склонность ко всему грандиозному и преувеличенному. «Что касается папы, то он только что не молодеет, он подобен египетской пирамиде, недвижимой среди толчков, сотрясающих земную кору». Госпожа Бальзак чувствовала себя превосходно и ездила в Париж в «элегантной коляске своей соседки госпожи де Берни, над которой она всю дорогу посмеивалась». «Делайте после этого добро!» – заканчивал Оноре, жалевший милую соседку.