Творческое использование художниками опыта литературы проявляется и в создании картин на литературные сюжеты. Так, картина И.Н.Крамского «Русалки» (1871) навеяна сюжетом повести Н.В.Гоголя «Майская ночь, или Утопленница». Замысел картины В.М.Васнецова «После побоища Игоря Святославича с половцами» (1880) почерпнут из русского эпоса «Слово о полку Игореве». Толчком к созданию картины «Отдых после боя» явилась для художника Ю.М.Непринцева поэма А.Т.Твардовского «Василий Тёркин». Но все эти картины, содержащие изобразительный отклик на литературные произведения, далеки от голой иллюстративности и имеют самостоятельное художественное значение. Нельзя не увидеть литературные реминисценции и в названиях произведений художников («Нас водила молодость…!» Е.Е.Моисеенко, «По долинам и по взгорьям…» В.Шаталина и др.).

Повествовательность, «литературность» живописи, её способность в одной картине рассказать о многом и служит весомым основанием для привлечения художественных картин на уроки литературы. Демонстрация произведений живописи на уроках литературы несовместима с развлекательными, украшательскими функциями, ибо цель станковой картины – «не ласкание глаза, а возбуждение ума» (8, с.237). По мнению В.В.Ванслова, сюжетность роднит живопись с эпосом, действенность – с драматургией, метафоричность – с поэзией.

Но связь литературы с живописью не исчерпывается лишь известной близостью образного строя, тематической общностью произведений писателей и картин художников. Взаимовлияние литературы и живописи является действенным фактором развития мирового и отечественного искусства. Многие искусствоведы и художественные критики, исследующие связи русской литературы и живописи, обращали внимание на зависимость изобразительного искусства от литературы. Односторонность такого подхода очевидна, поскольку литература тоже испытала на себе заметное воздействие изобразительного искусства.

О дной из ведущих в русской литературе является тема изобразительного искусства и художника. Постижение сущности изобразительного искусства средствами художественной литературы явилось для многих русских писателей важной ступенью их творческого развития.

В художественном сознании А.С.Пушкина сливались краски и слова («Найду ли краски и слова?»). Чуткая лира поэта откликалась не только на события реальной жизни, но и дала образцы словесного «перевода» произведений пластического искусства. Живопись и графика нашла образное воплощение, например, в стихотворениях «Кипренскому», «Зачем твой дивный карандаш….», «Везувий зев открыл…», «Полководец», а в стихотворениях «К бюсту завоевателя», «Царскосельская статуя», «Художнику», «На статую играющего в свайку», «На статую играющего в бабки» нашли художественное осмысление творения скульпторов. В этом ряду нельзя не назвать и петербургскую повесть Пушкина «Медный всадник». «Если задаться вопросом, – пишет Г.Ю.Стернин, – какое произведение изобразительного искусства глубже всего вошло в культурное сознание России XIX века, какой пластический образ чаще других обретал самостоятельное бытие в общих представлениях эпохи о духовном опыте страны? – ответ на него можно дать с достаточной уверенностью. Таким произведением, безусловно, оказался петербургский памятник Петру I работы Э.-М.Фальконе. Без специальной аргументации можно утверждать и другое: этой особой историко-культурной судьбе памятник был обязан «Медному всаднику» Пушкина» (9, с.244).

Суждения Пушкина о силе воздействия мастеров пластического искусства близки и Лермонтову. В стихотворении «На картину Рембрандта» он ставит проблему сложности и многоплановости художественного образа в живописи. Портретную тему, столь непринуждённо начатую Пушкиным в послании «Кипренскому», Лермонтов продолжил в юношеском стихотворении «Портрет» («Взгляни на этот лик…») и уже в зрелом – «К портрету», которое русский литературовед Н.А.Котляревский оценил как уникум словесной портретной живописи.