– Ну, что еще за женские названия… – возразил Осташкин. – Давай назовем «КОСМОС» – ведь наши работы проходят под названием Космоаэрогеологисеские исследования и даже экспедиция из Аэрогеологической была переименована в Космоаэро-геологическую. А найдешь следующую, назовешь еще как-нибудь.

Просьба начальника – приказ для подчиненного. Так трубка получила название «Космос».

– А как там с заверкой фотоаномалии на Улах-Муне? – спросил я.

– Да заверим… – как-то неопределенно ответил он. – Надо геохимию провести… покопать еще…

Я так ничего и не понял. Их там на участке человек десять, если не больше. Чего тянуть. чего копаться, при чем тут геохимия… Но расспрашивать еще постеснялся.

Осташкин заказал вертолет и забрав горняков и Жадобина (все равно это был не работник, а на большом лагере он бы пригодился как радист), улетел на Улах-Муну. А мне оставил двух рабочих, прилетевших с вертолетом, и один горняцкий ломик, который я выпросил.

Мне поручено было собрать и обработать металку по проделанной сети пикетов. Мы собрали пробы (по горсти элювия из закопушек на пикетах) в шламовые мешочки, я просушил их и, просеяв через стопку сит с отверстиями разного диаметра, пересыпал тонкую фракцию в пакеты из крафт-бумаги. Составив ведомость, вложил ее с пакетами в ящик из-под консервов, заколотил его, обтянув по краям тонкой проволокой, и надписал «В Москву – миталлометрические пробы». Это заняло несколько дней.

Выйдя в эфир, я сообщил о проделанной работе. Что дальше?

– Попробуй вскрыть контакт трубки с вмещающими, – сказал начальник и я понял, что он не знает, чем меня занять.

Шурф

– А что с фотоаномалией? – вновь поинтересовался я. И он опять пробурчал что-то про геохимию.

Поскольку приказы не обсуждают, я поставил ребят на копку шурфа, но, жалея их бесполезный труд, попросил проходить хотя бы сантиметров по десять. Большего они все равно бы не прошли. Так прошла еще неделя.

– Как дела? – спрашивал меня порой Жадобин.

– Копаем… – отвечал я.

А сезон подходил к концу. Была уже середина августа. Лиственница начала потихоньку желтеть, а карликовая березка краснеть. Мы копались потихоньку на своей трубке, а на Улах-Муне летал МИ-4, залетывая участок магнитометрией, работал наземный геофизический отряд и отряд занимающийся геохимией по размеченным геофизиками профилям, что-то копали горняки… а результатов все не было. Мою аномалию почему-то так никто и не заверял…

И как-то на связи, часов в 11-ть, когда мои «горняки» (я не могу это слово написать без ковычек) ушли на склон к шурфу, а я включил рацию скорее из любопытства – послушать как идут дела у наших, Жадобин с лукавством вдруг спросил меня:

– …Ты здесь на свою аномалию не хочешь сходить?

Я почувствовал, что Осташкин сидит рядом с ним.

– Конечно хочу! – ответил я.

– Собирайся! Борт высылаем!

Я поспешно стал сворачивать лагерь, свертывать спальники, снимать антенну, собирать посуду, снимать палатку, вытряхивать от золы печку и стаскивать все это на косичку, благо она была рядом.

Вскоре загудел и выскочил из-за сопки вертолет. Описав полукруг, он резко приземлился на косичке, я запрыгнул в него и сказал пилоту, что надо забрать ребят со склона. Мы взмыли в воздух, подлетели к шурфу (сесть было невозможно), пилот открыл окошко и помахал ребятам рукой, показывая вниз в сторону стоянки. То же сделал механик, открыв боковую дверцу: «Давайте, давайте. – мол, – вниз!». Они поняли и, похватав нехитрый инструмент, побежали к лагерю. Вертолет приподнялся, плавно слетел на косу (воды уж почти не было, оставалась только в бочагах) и сел, не выключая винтов. Пока я закидывал внутрь салона снаряжение (механик принимал его и укладывал ближе к кабине), прибежали ребята, мы загрузились и вертолет, легко оторвавшись от косы, почти вертикально взмыл в воздух и полетел на Улах-Муну.