– Садись, Элиза Климковская. Вот сюда, в это кресло.

Я влезаю прямо с ногами, мне здесь почему-то уютно и спокойно. Мужчина смотрит на меня теплым внимательным взглядом, и мне хочется плакать, но я не буду, ни за что.

– Вот, это, кажется, твое?

Он кладет передо мной мои сережки. Я молча вдеваю их в уши; хоть и больно, но это пройдет. Главное, что они опять у меня.

– Расскажи мне о Медвежонке.

Этого я не ожидала. Чего угодно, но не этого.

– Я не знаю, что рассказывать.

– Откуда он у тебя?

– Подарили.

Я пытаюсь как могу рассказать этому человеку, как ездила из одного интерната в другой, и какие у Медвежонка грустные и все понимающие глаза, и что мне с ним хорошо, я его люблю и не отдам… А седой мужчина смотрит на меня все тем же взглядом, от которого почему-то хочется плакать… смотрит и молчит.

– А почему ты побила девочку и воспитателя?

– Они хотели у меня его отнять.

– Ты в этом уверена?

– Да. А та, вторая, сережки забрала…

Он молчит, раздумывая о чем-то, я сижу и смотрю на него.

– А ты любишь читать, Элиза?

– Да.

– Ты, наверное, не хочешь у нас оставаться?

– Мне все равно.

– Ну ладно. Сейчас придет Ефимовна, поведет тебя в столовую, и все как-то образуется. Завтра пойдешь в школу, а там и Новый год не за горами, елка будет, подарки… ты что хочешь на Новый год?

– Куклу с такими волосами, как у принцессы, в розовом платье, и чтоб глаза закрывались, а не нарисованные были.

– Ну, это уже другой разговор, мне нравятся люди, которые знают чего хотят, – седой человек смеется. – Иди, обедай, отдыхай и постарайся никого не побить – ну хотя бы сегодня. Постараешься?

– Да.

В комнату входит Ефимовна, берет меня за руку и ведет в столовую. В коридоре мимо нас пробегает заплаканная воспитательница – она уже одета в синее пальто с большим пушистым воротником.

– Иди сюда, вот столовая. – Ефимовна гладит меня по голове. – Валя, давай еще порцию.

– Вот, прошу. – Валя, молодая и улыбчивая, заинтересованно рассматривает меня, как какого-то экзотического зверька. – Так это и есть наша сегодняшняя арестантка?

– Не болтай зря. Кушай, маленькая, кушай.

– А тощая – одни глаза!

– Мало им, что дите от голода прозрачное совсем, так они давай ее в подвал, а ведь запретил же новый директор! А она молодец, в зубы им смотреть не стала.

– Ешь, малышка, не наешься – добавки дадим. Что, уволил директор Настену?

– Уволил. И старшую тоже уволил… давно пора. Вылетели обе в один момент! И поделом. Где это видано – детей в подвал холодный да на голый пол? И серьги из ушей у ребенка вырвала разве что не с мясом! Я как увидала у нее эти серьги – так мигом к директору! Давно пора было их уволить. Дети эти и так судьбой обиженные, а они, фифы, повадились. Фашистки какие-то… Кушай, Лиза, кушай побольше. Ой, тощая какая, одни косточки…

Уже потом я узнала, что мой спаситель – это Павел Семенович Рожков, заслуженный учитель республики, жизнь положивший на нас, обделенных родительской лаской детей. Уже потом я поняла, что Павел Семенович – единственный отец, который был у меня. У нас у всех – воспитанников березанского интерната. А сейчас я точно знаю, что он, Учитель, – это еще один подарок судьбы мне. И Рыжему тоже. И еще многим.

– Ну, как там Ирка?

– Плохо. – Рыжий раздраженно вскидывает плечи. – Сначала не хотели ее принимать, потом все-таки приняли, положили в бокс, я сегодня звонил туда. Плохи дела, легкие почти не функционируют – распад, кровохарканье. А еще организм у нее ослаблен… за столько-то лет ее занятий, да… Шансов нет, Лиза, это только вопрос времени, и его уже немного.