Возможно, старик и прав – заслуги учеников воспринимаются в академии как свои. Так что может и помочь… Вот только места в чёртовой панели больше не было! Чтоб ему провалиться этому Шапошникову…

Да и не по его, Багинского, уровню это – допускать в свою команду каких-то там магистранток первого года обучения, да еще и из другого вуза! А ну как опозорит его эта Пчёлкина... тьфу-ты, Птичкина? А у него, между прочим, у самого профессорская комиссия на носу – ему лишние проколы тоже не нужны.

– Ладно… – решил он, после десятиминутного раздумья. – Пойду, опрошу твою студентку, проверю, с чем она на конференцию заявилась, и если мои ребята будут не против, посмотрю, куда ее можно впихнуть. Но, Аркаша… учти – если она хоть в чем-то вызовет у меня сомнения… если хоть где-то я уловлю изъян… или не дай боже, плагиат… будет выступать так, как и собиралась – в общей панели магистрантов. А то и вообще сниму ее с конференции – у меня связей много, ты знаешь.

– Да о чем, речь, Максимушка! – зашелся благодарными причитаниями Шапошников. – Мне ее выступления по боку, если ты не возьмешь ее к себе! Да я и сам позже прогоню ее – зачем мне с ней возиться, если ее труды мне не на пользу?

В душе неприятно кольнуло – он всегда терпеть не мог вот такое, потребительное отношение со стороны «старой гвардии» к новичкам. Сам-то был, что называется, «среднего» поколения, не обласканного ни советским наукпромом, ни вседозволенностью девяностых. Знал, каково это – ночами просиживать сторожем на складе, строча в замызганных тетрадках «заготовки» на завтра, утром, сломя голову бежать на пары, а вечером подрабатывать репетитором у избалованных деток новых мажоров. Спал в метро, питался исключительно дешевыми пельменями и макаронами «по-флотски» – только с сосисками, а не фаршем. И как только его желудок выдержал? Как только мозги не поехали от такой собачей жизни?

Наверняка, потому что не знал тогда, как шатко его положение «младшего научного сотрудника». Думал, наивный, что руководитель реально заинтересован в том, чтобы взрастить из него ученого, себе на смену. На голом идеализме держался, не иначе…

Сегодняшней молодежи, конечно, несравнимо легче. И тебе стипендии, на которые прожить худо-бедно можно и тебе гранты за хорошие оценки, и социалка при университетах неплохая… Еще и родители помогают, оправившиеся от разрухи смутных девяностых.

И всё же, по старой памяти обидно становилось, когда кто-то ради науки готов днями и ночами архивной пылью дышать, а кому-то хочется сверху на сесть и ножки свесить, приписав себе чужие заслуги.

Особенно, когда этот кто-то – твой бывший руководитель и почти, можно сказать, друг, с которым и на бруденшафт пили, и в шахматы долгими ночами рубились, осушив не одну бутылку армянского коньяка.

Максим решил закончить неприятный разговор.

– Хорошо. В каком, говоришь, она номере остановилась?

– Сейчас-сейчас… – заторопился Аркадий Семёныч. – Сейчас найду, она мне присылала для бухгалтерии… Вот! Номер тридцать шестой. Легко запомнить, но можешь уточнить у портье, на каком это этаже…

– Хорошо. Завтра, с утра пораньше, зайду, как соберусь в аудиторию…

– Нет-нет, что ты! – испуганно перебил его бывший руководитель. – Сейчас иди! А вдруг она с утра куда-нибудь на море умотает! Анталия всё же… Да и подготовиться ей нужно, если ты ее возьмешь.

Максим вздохнул еще глубже – плакали его планы пойти в бар и присмотреть себе какую-нибудь скучающую красотку на ночь. Возись теперь целый вечер с этой… как ее... Птушкиной?

***