Я попробовала, но охнула и поджала ногу, как цапля. Ухватившись за ладонь Данилы пожаловалась:

— Всё. Сломала, наверное!

— Сейчас посмотрим.

Он шагнул ко мне, поднял на руки одним сильным рывком, заставив обнять за шею, и сказал тихо, чтобы Полина не услышала:

— А вот не ушла бы — осталась бы целой и невредимой.

— Даже не начинай, — буркнула, уткнувшись носом в его волосы. По телу разлилась приятная истома — то ли от объятий, то ли от ощущения полёта. И обречённость отступила. Как будто тут и должно быть моё место. Глупость, конечно. Нужно ему со мной возиться… Завтра отвезёт в травму, и бай-бай, детка! У Данилы кони, машины, картины вон покупать надо бездарные, но модные. И длинные ноги, к тому же ещё и здоровые, он всегда найдёт рядом.

Он внёс меня в дом и принялся поднимать по лестнице. Полина попыталась было воззвать к здравому смыслу:

— Данила Алексеевич, может, всё-таки Скорую вызвать? Или вот тут на диванчике устроим Еву? Всё лучше, чем скакать с больной ногой на этаже…

— Полина, принеси эластичный бинт и охлаждающую мазь, — велел он сверху-вниз в пролёт и толкнул дверь спальни. Я решила сделать покерфейс и сказала весело:

— А можно меня занести прямо в душ?

— Нет уж, будешь ходить грязной!

Данила посадил меня на широченную кровать, застеленную лоскутным покрывалом, и присел рядом. С усмешкой оглядел меня с ног до головы и вынул несколько травинок из причёски. Показал мне:

— На каком сеновале ты ночевала без меня, девочка?

— Ключевое слово «без тебя»?

— Конечно!

— И что, вот прямо так бы на сеновале, в полной антисанитарии, ты бы со мной…

— Я бы с тобой, да, — рассмеялся он, задирая мою юбку и укладывая повреждённую ногу на покрывало: — Где болит? Тут?

— А-а-а!

— Понял, щиколотка. Главное, не ори, а то Полина примчится, а у неё одышка, между прочим!

— Я не ору, я жалуюсь.

Его пальцы осторожно ощупывали мою ногу, заставляя морщиться. Но вопить я не стала. Полину жалко.

— Думаю, что не сломала. Но надо будет рентген сделать для уверенности. Завтра. А сегодня я займусь твоим наказанием за побег.

Он наклонился и приник губами к моей идеально депилированной лодыжке. Ох, чую, наказание будет очень и очень серьёзным!

За эту ночь меня наказали примерно три раза. Жёстко, а потом нежно, и ещё нежнее. И даже вымыли в душе — тоже раза три. Так что утром я проснулась скрипящая от чистоты, умиротворённая и, наверное, даже розовая, как поросёночек. Потянулась. Хорошенько протёрла глаза. Села, зашипев от лёгкой боли в голени.

Спальня была пуста. Только ветерок раздувал прозрачные гардины на открытом балконе. Вспомнив вчерашний побег, я хихикнула сама себе. Подтянув одеяло повыше к груди, прислонилась к изголовью кровати. Вот всё и случилось.

Впервые за свою жизнь я занималась любовью с удовольствием. Принимала ласки и ласкала сама, целовала жёсткие губы, словно пытаясь смягчить их, выгибалась от наслаждения, которое мне причинял Данила, комкала в судорожно сжатых пальцах простыню… И где-то на краю сознания ужасалась: что я делаю, что делаю?! А потом сдавалась под властью эмоций. Когда засыпала щекой на плече Беркута, окончательно махнула рукой. Ну нафиг. Пускай…

Вот теперь утро, птички стараются за окном — кто кого перечирикает и перещебечет, в спальне я одна, а хозяин куда-то исчез. А нет, не одна. На кресле-качалке у окна, на брошенном на сиденье пледе лежит лысая кошка и жмурит один глаз. Увидев это чудовище, я глотнула от неожиданности и огляделась. Других кошек в комнате не было. А эта какая-то стрёмная шо пипец. Голая, в складочках, сморщенная, как шарпей. Одета в вязаный свитерок с оленем на спине. Уши, как у фенека — огромные локаторы. Мордочка — ну вылитая старуха, и выражение безграничного снобства на ней…