Иду в комнату и сажусь за стол. Достаю ежедневник и отмечаю галочками дела, которые сегодня сделала. Проверяю записи на завтрашний день, нехотя добавляю туда встречу со Шмелевым, будь он неладен. Открываю часть, разлинованную точками, и заполняю строки, особо не думая. Это привычка, которая очень хорошо разгружает голову. Я просто пишу все, что приходит на ум. В основном эмоции от прошедшего дня, но фишка в том, чтобы писать не думая. Я делаю это уже на автомате и зачастую потом даже не перечитываю.

Потом сажусь за уроки. Обстоятельно и не торопясь выполняю задания. Мой отдельный вид медитации. Забываю обо всем, когда погружаюсь в учебу, и очень люблю это ощущение. Потому что для меня это безопасное пространство. Тут я все знаю. А что не знаю – с тем легко могу справиться.

Даже не замечаю, как на улице темнеет, а в замке ворочается ключ. Отодвигаюсь вместе со стулом и растерянно моргаю, разве уже так поздно?

Иду в коридор. Там мама вешает полушубок в шкаф:

- Привет, зайка.

- Привет. Как день?

- Неожиданно легко, - она убирает сапожки в обувницу, — вот получилось пораньше уйти.

Я машинально смотрю на часы. Девять вечера. Мама перед зеркалом поправляет макияж. В этом она вся. Даже дома она должна выглядеть на все сто.

- Приготовить тебе что-нибудь? – интересуюсь я.

- Нет, зайка, я поела на встрече. Как в колледже?

- Все хорошо, - говорю я и потом вдруг добавляю, не успев прикусить язык, - проект дали по социологии, препод обещал автомат.

- Социолог? Он же не ставит автоматы, - мама морщится, припоминая, и идет к себе в спальню. Я бреду за ней.

- А нам решил поставить.

- Кому это вам?

Черт. Надо было вообще молчать. Так всегда, выболтаю ей сначала что-то, а потом жалею.

- Мне и еще одному парню из группы.

- Какому?

- Мам.

- Что? Нормальный вопрос. Отличник? Вниз тебя не потянет?

- Мам!

- Просто хочу, чтобы ты получила автомат, что такого?

Я смотрю, как она меняет брючный костюм на легкий домашний халатик. Моя мама очень красивая. И фигура у нее что надо. Хотя она никогда не придерживается какой-то особенной диеты. Жалко, что я этого прикола не унаследовала.

- Я получу.

- Вот и чудненько, - она целует меня в щеку, проходя мимо, и ее светлые волосы щекочут мне нос.

- Вот и чудненько, - повторяю я, оставшись в комнате одна.

Щелкаю выключателем, и помещение погружается во тьму. Я же остаюсь в смятении. Стандартная эмоция при общении с мамой. Она вроде бы участливая и заботливая, но во всем чувствуется неуловимая железная хватка юриста. Профдеформация. Или характер. Черт ее знает.

- Жень! – кричит мама с кухни. – Я же говорила тебе ставить тарелки вниз посудомойки!

Я вздыхаю и иду к ней:

- Да, мам, извини, но она же полупустая, какая разница?

- Такая разница, что есть правила, и их придумали не просто так.

- Да какие правила, мам? Это же ты сама и придумала.

- Ты видишь вот эти штырьки? – она надавливает мне на плечо, заставляя нагнуться. – Они тут не без причины. А специально для тарелок. И где? Внизу.

Я закатываю глаза и молча переставляю посуду так, как ей нужно. Разгибаясь, смотрю на маму, которая уже безмятежно наполняет свой бокал с вином. Оно холодное, и стекло сразу запотевает. Мама снова выглядит, как белокурый ангел, особенно в своем молочном шелковом халате.

- Так что там с проектом?

- Ничего, - бормочу я, растеряв все воодушевление.

- А какая тема?

- Дружба.

- Что, без конкретики?

- Мам, - я уже откровенно нервничаю, - какая разница? Мой же проект. Я сделаю.

- Но ты же в нем не одна, - напирает она.

- Надо будет, сделаю одна! – рявкаю я. – Спокойной ночи!