– Что за клуб? – мне не нравится, что Майя продолжает петь на улицах, выступает в каких-то сомнительных клубах, общается с парнями. Не нравится. С трудом, но признался самому себе, что ревную. По-черному. Про себя. Ни разу не упрекнул малышку в этом хобби, ведь именно ее пение нас свело.

– Еще не узнавала. Кстати, они хотят записать альбом, меня зовут на подпевку. Круто, правда? – из духовки достает румяный пирог, ставит его передо мной. Аккуратно разрезает.

– Ты бы могла сама записать альбом.

– Ага, – улыбается, не воспринимая мои слова всерьез.

– Я серьезно. Несколько уроков с педагогом по вокалу, в Питере найти студию не проблема, если не сможем, в Москве я точно найду выход на звукозаписывающую студию. Сама ты хочешь этого?

– Пробуй, – подвигает в мою сторону блюдце с куском малинового пирога. Я упрямо смотрю на Майю. Вздыхает, присаживается на барный стул.

– Я не хочу быть певицей. Помочь ребятам – да, но самой петь – не хочу. Мне нравится рисовать. Когда-нибудь я куплю себе крутой ноутбук и графический планшет, буду рисовать детские открытки. С удовольствием бы проиллюстрировала какую-нибудь детскую книгу или альбом детских песен.

– Ты любишь детей?

– Я? – опускает глаза, молчание становится напряженным. – Они милые. А ты?

– Люблю детей. Всегда мечтал иметь большую семью, – беру с тарелки кусок. – Вкусно, – смахиваю с уголка губ крошку.

Майя внимательно разглядывает меня, я вздыхаю. Каким-то шестым чувством понимаю, что ждет от меня откровенности, только открывать душу не готов.

– Какие планы на выходные?

– Никаких. Останемся дома или куда-то поедем?

– Еще не думал, – пожимаю плечами, слышу трель мобильного телефона. Майя на глазах бледнеет, старается взять себя в руки, сползает со стула и несется к дивану, где лежит ее телефон.

– Да! – отрывисто отвечает. Чувствую ее волнение, оборачиваюсь. Ее плечи напряжены, вся поза напряженная.

– Температура? А что ты давал? Парацетамол надо. Если температура не спадет, вызывай «скорую». А где Оксана? – как-то потерянно опускается на диван, смотрит перед собой.

Хмурюсь. О родственниках мы не разговаривали, я не в курсе, кто ей сейчас звонит, о ком она переживает. А она переживает. Лицо все еще бледное.

«Непрофессионально» с моей стороны быть в отношениях с девушкой, не имея понятия, кто она, кто ее родители и так далее, но мне не хочется лезть на эту территорию. Потревожив ее личными вопросами, я должен в ответ раскрыться, а к этому не готов. Ее присутствие в моей жизни притупляет боль, я засыпаю под ее ровное дыхание, и меня не мучают кошмары.

– Звони. Обязательно звони, я буду теперь переживать. Да, конечно. Пока, – опускает руку с телефоном на колено, кусает губу, вся в своих мыслях.

Я неторопливо иду к ней, присаживаюсь перед ней на корточки, беру ее руки. Моргает, пытается улыбнуться, выходит не очень.

– Отчим звонил... – сглатывает, опускает глаза. Приподнимаю брови. – У Саввы температура.

– А Савва – это кто?

– Савва? – сводит брови к переносице, опять кусает губу. Ее нервозность меня настораживает. – Это мой младший брат, – встречаемся глазами, ее глаза потемнели до карего цвета.

Я вспоминаю время, когда кто-то из моих детей болел. Эля тоже переживала за них, ночами не спала, караулила температуру. Но она мать, и ее беспокойство мне вполне понятно, удивлен, что сестра так переживает за брата.

– Я его воспитывала... Поэтому каждый раз, когда он болеет, я не нахожу себе места. Еще он не любит лекарства пить, всегда капризничает. И Оксана сегодня работает в ночь, – тараторит Майя, глядя мне в глаза. Я понимающе киваю головой, но что-то в этом монологе меня цепляет, никак не пойму, что именно.